На первом месте стоял князь Иван Мстиславский, славный по знатности рода между придворными. Но его ограниченные способности и робкий характер ясно доказывали, что это не его было дело. За ним следовали потомки удельных князей Шуйских. Они потеряли удел в борьбе с великими князьями, сражались против Москвы под Новгородскими знаменами и, когда Новгород пал, перешли в ряды бояр московских. Здесь Шуйские не забыли своей старинной знатности и в малолетство Иоанна Четвертого успели достигнуть первенства между московскими сановниками. Иоанн смирил их потом, как и все именитое в старой Руси; но, по его смерти, их наследственный непокорный дух ожил с новою силою, и в эпоху смут, наступивших с воцарением Бориса Годунова, Шуйские являются на театре истории то тайными, то явными, но всегда самыми предприимчивыми, самыми стойкими действователями. На них-то пала подозрительность Годунова. Он не имел еще средств дать им почувствовать свою силу, но, зная наверное, что будут новые на него покушения, готовился к противодействию.
Между тем власть его в государстве возросла. В прежнее царствование он был любимым человеком грозного государя, но сила его между вельможами заключалась только в умственном превосходстве да в тайном страхе, какой внушал он каждому своим хитрым и мстительным характером. Теперь он вдруг взошел и титлом и богатством на возможно высокую ступень в государстве. После венчания, Фёдор дал ему древний, высокий сан конюшего и титло ближнего великого боярина и наместника царств Казанского и Астраханского, а предоставленные ему доходы с областей составляли, вместе с особым денежным жалованьем, такое богатство, какого, по замечанию Карамзина, от начала России до наших времен не имел ни один вельможа. Испуганный мятежом, Фёдор вручил ему безответственную власть в управлении царством, и Бориса Годунова называли правителем не только в отечестве, но и в иностранных государствах. Годунов теперь без труда привлек на свою сторону, по крайней мере наружно, искуснейших людей государственных, дьяков Щелкаловых, а для связи с старыми родами, подружился с именитейшим по происхождению боярином, князем Иваном Мстиславским.
Шуйские, с своей стороны, опирались на приверженность многих фамилий княжеских и дворянских, на любовь простолюдинов и на дружбу митрополита Дионисия, естественно имевшего великое влияние на Фёдора; однакож боялись действовать прямо и зашли с той стороны, с которой Годунов меньше всего ожидал опасности: решились действовать от имени сановитого и почетного на Москве князя, Ивана Мстиславского. Мстиславский был самый несчастный простак, клонившийся на все стороны. Ласкает его Годунов — он радуется своему почету у самовластного правителя; Шуйские говорят ему о родовом старшинстве — он верит, что ему легко достигнуть в государстве старшинства действительного. От природы Мстиславский не был зол и коварен подобно Шуйским, но события Иоаннова царствования притупили в нем, как и во многих других боярах, отвращение к убийствам. Долго колеблясь между робостью и тщеславием (ибо голос человеческого достоинства говорил тогда редко сильнее этих чувств), старик наконец положился на могущество партии Шуйских и обещал, чего от него требовали: в назначенный день позвать Годунова на пир и предать убийцам. Годунов открыл заговор и надеялся разом отделаться от своих противников, но должен был ограничиться насильственным пострижением в монахи бедного старика Ивана Мстиславского, ссылкою в дальние места Воротынских, Головиных и заточением в темницы других заговорщиков; Шуйских же, при всей своей силе, на сей раз, без явных доказательств, коснуться не осмелился.