В итоге князь, которого глубинка до тех пор практически не знала (типа, нас не спросили, но если есть, значит надо), быстро набирал популярность. Молодой, серьезный, прекрасно говорящий по-болгарски и — даром, что католик — целующий подносимые «батями» иконы, да еще с русским генералом обочь, — при таком наборе «за» иначе и быть не могло. Тем паче что агитация шла с использованием полного набора совсем еще незнакомых наивному населению технологий, разработанных теми самыми «венскими журналистами». Специально обученные люди вели разговоры «за жизнь» на улицах, консервативные газеты осваивали жанр карикатуры, выставляя либералов смешными уродцами, сельские жандармы (традиционные боги и цари для пейзан) организовали «народные сходы», где целые села подписывали адреса в поддержку Его Высочества, «храбро восставшего против нигилистов», усомнившихся чиновников «вычищали» без выходного пособия. Короче говоря, всё по науке — и к середине июня, в самый разгар выборов, в городах шли митинги с танцами и целованием княжеских портретов.
Впрочем, разбрасывая пряники, предусмотрели и палку. В условиях объявленного на предвыборный месяц военного положения — а как иначе, если либералы вот-вот выпустят на улицы бомбистов?! — были приняты все меры «во имя безопасности и спокойствия любезных наших подданных». Всю страну, упразднив прописанные в Конституции районы, разделили на пять мобилизационных округов, возглавленных командирами «дружин» — конечно, болгарами, но с прикреплением к каждому русского «товарища» в погонах. Советы этих «товарищей» воеводам предписывалось «учитывать».
Права временным властям были даны «экстралегальные», то есть абсолютные, без всяких оглядок на законы и с гарантией иммунитета от ответственности, что бы ни было по их указанию сделано до выборов. Им же подчинялись и военные суды, вольные в жизни и смерти кого угодно, заподозренного в терроризме, нигилизме или анархизме. Единственное ограничение: позволялось выносить только два приговора — либо расстрел в 24 часа без права апелляции (не расстреляли никого), либо месяц тюремного заключения («закрыли» около полутора тысяч болтунов, но после выборов сидельцев амнистировали).
Чтобы предсказать исход выборов при таких вводных — с учетом того, как формировались избиркомы, и взвинченности населения (доброхоты, именовавшие себя «княжьей дружиной», били на участках всех, «похожих на нигилистов»), не нужно было быть бабой Вангой. Всё прошло без задоринки. Новый состав Великого Народного собрания, съехавшийся 13 июля 1881 года в тот же Свиштов, абсолютным большинством голосов утвердил «режим полномочий» аж до лета 1888 года и сформировал комиссию на предмет разработки в течение тех же семи лет нового, «отвечающего воле и чаяниям болгарской нации» Основного закона.
Мимоходом ввели цензуру, ограничили свободу собраний, а также права парламента, отныне сводившиеся к утверждению бюджета. К слову, этот нюанс Баттенберга, как сам он признавал, «крепко огорчил», но иначе не получалось: княжество нуждалось в кредитах, а венские банки дали понять, что готовы давать ссуды только в том случае, если бюджет утвержден «народными представителями».
Результаты выборов отметили фейерверком и шампанским. В ходе пышного банкета князь произнес речь, вскоре оформленную в виде манифеста. Принимая на себя «всю ответственность и всю тяжесть государственных трудов», Александр еще раз подчеркнул, что действует «во имя Господа, ради достоинства и величия Болгарии, после долгих, мучительных беспокойств о бедах страны», пообещал «защиту свободы княжества и прав народных» и гарантировал «непременное совещание с народным представительством относительно налогов». В финале он призвал подданных к «единению во имя возрождения великой нашей нации, дабы трудами оправдать великую любовь Александра Александровича, императора Всероссийского, и народа русского к малым, но верным своим болгарским братьям».
Само собой, либералы, сидевшие в эмиграции кто в Белграде, кто в Бухаресте, кто в Пловдиве, тут же обрушились на манифест с разгромной критикой, заодно топча и «узурпатора», однако народ с ними не соглашался. Народ по инерции плясал и пел осанну «нашему Саше» — в полной уверенности, что ежели теперь у власти не свое ворье-бестолочь-бомбисты, а братушки, стало быть, до кисельных берегов с молочными реками рукой подать. Наивно, конечно, до глупости, но на то ж он и народ...