Вот Никола Петков и нагнетал. Сразу же заявив, что его фракция «не признает правительства, являющегося результатом выборов, проведенных в обстановке угроз, беззаконий, избиений, арестов и убийств, а не свободного волеизъявления болгарского народа», потребовал принятия закона «О правах меньшинства в Народном собрании» и «равномерного» расширения связей и с Западом, и с СССР. Но главное, он с первого же дня взялся за тему прав человека, вновь и вновь повторяя с трибуны, что «редко в истории человечества свобода прессы и право человека свободно выражать свое мнение имели столько фанатичных противников, открыто и тайно стремящихся их уничтожить, как это происходит сегодня», и больше того, «никогда раньше, даже в царские времена, тоталитарная идея о диктатуре не была столь тесно связана с насилием над человеческой мыслью и совестью».
Всё это, разумеется, в качестве увертюры к основному действу, то есть к представлению альтернативного проекта Конституции, который и был оглашен с трибуны 29 мая. Начав с разъяснений, почему проект Фронта не подходит (нет разделения властей, нет четких гарантий прав и свобод, в связи с чем налицо все условия для установления однопартийной диктатуры), лидер оппозиции особо отметил, что советская Конституция, основанная на принципе диктатуры пролетариата, не может служить образцом, а вот его политическая сила учла и предусмотрела всё. И подробно перечислил почему.
А помимо высокой политики в Народном собрании шла полемика по вопросу о «переустройстве кооперативов» (что-то типа коллективизации, но специфической). Совсем уж единоличников в Болгарии почти не было, крестьяне (в основном середняки, ибо латифундисты считались на сотни, а бедняки — на немногие тысячи) давно уже так или иначе скооперировались, и это вполне всех устраивало, кроме, конечно, «красных», желавших взять сельское хозяйство под контроль и создать «единую государственную кооперацию». Против этого крестьянство, естественно, возражало, а возражая, тянулось к Петкову.
Подписание мирного договора
Короче говоря, лидер «Федерации сельского и городского труда» бил наотмашь, по всем уязвимым точкам. Звучало логично, выглядело убедительно, на компромиссы идти Петков не собирался, и очень четко прорисовывалась перспектива затяжных дебатов, на которые рано или поздно обратят внимание Штаты. Допускать такое «красные» не имели ни малейшего желания, поскольку в смысле демократичности и прочих прав человека и гражданина альтернативный проект был куда лучше проработан. Ждать не то чтобы не хотелось — ждать запрещала Москва, требуя решать вопрос поскорее, — и ЦК дал отмашку раскручивать предназначенный на крайний случай вариант «Б», над которым работали около года.
28 мая, за сутки до того, как Петков поднялся на трибуну с текстом проекта, на стол тов. Димитрову лег доклад главы МВД. Тов. Югов уведомлял премьера, что в распоряжении безпеки имеется «серьезный обвинительный материал против г-на Петкова», в связи с чем ведомство, которым тов. Югов имеет честь руководить, ходатайствует о лишении Николы Димитрова Петкова «и ряда его коллег по фракции» депутатской неприкосновенности и выдаче разрешения на их арест.
Далее, как отмечает в своем исследовании Татьяна Волокитина, можно лишь догадываться, но, судя по всему, окончательное решение о судьбе оппозиции и лично ее не в меру голосистого шефа принималось 30 мая. Во всяком случае, вечером этого дня, сразу по окончании длиннейшего заседания Политбюро, тов. Костов вылетел в Москву, а 2 июня, получив телефонограмму из Кремля, тов. Кирсанов, посол СССР, попросил о встрече с тов. Димитровым и, конечно, немедленно был приглашен. О чем говорили, неведомо: протокола нет, так что остается судить по логике развития сюжета.
5 июня — на следующий день после того, как Сенат США наконец-то ратифицировал мирный договор, — спикер Васил Коларов, открыв очередное заседание, заявил, что должен донести до господ депутатов важнейшую информацию, и зачитал справку, якобы только утром присланную из МВД. (К слову, полная стенограмма этого заседания есть в Сети — правда, на болгарском, и впечатление производит, скажу я вам, весьма гадкое, словно бредешь сквозь какую-то удушливую серую зону.)