Впрочем, отработанный винтик никого не волновал — ценность имели его «уточняющие показания». С ними можно было идти дальше. 16 июня на заседании Политбюро рассмотрели вопрос «о дальнейшей тактике в отношении оппозиции», постановив перейти в «идейно-политическое наступление», а на следующий день, 17 июня, перешли к подготовке основного решения.
Тут уже работали «узким составом»: тов. Димитров, Коларов, Югов, Костов и еще несколько товарищей (но они больше молчали, заранее согласные со всем, что решат старшие), плюс прибывшие из Москвы «советники». Не допустили даже тов. Червенкова. Затем собирались еще и еще — и наконец 19 июля премьер записал в дневнике: «Рассмотрели проект обвинительного акта в узком кругу с участием сов. товарищей. Пришли к единому мнению: можно начинать».
И началось. Бригады следователей пахали, сменяя друг дружку. Согласно документам (все они сохранились, исследованы и опубликованы академиком Мито Исусовым еще при «позднем Живкове»), работа шла почти исключительно в формате очных ставок, устраиваемых Петкову со всяким людом, но главным образом — с офицерами, как «нейтральными», так и из Новой Военной лиги (помните такую?), и даже из выжатых досуха воинов «Царя Крума» (а заодно подтянули и какую-то молодежь из «Первого легионерского центра»).
Шло с запинками. Кого-то подследственный не знал вообще, кого-то знал шапочно, с кем-то общался теснее, но давно. Схема была предельно проста: все как один подтверждали, что впутались в «конспирацию» под его влиянием, да вот беда — сам он всё отрицал, отказываясь подписывать протоколы до тех пор, пока не позволяли вписать «не согласен».
Естественно, на полную катушку включились и башни. В кулуарах — нежно, в индивидуальном режиме. Оппозиционеров приглашали по одному, поясняли смысл терминов «политическая целесообразность» и «логика исторического процесса», упирая на то, что против прогресса не попрешь, а жизнь одна, и семья прежде всего... Самых же упрямых мотивировали тем, что «личность — ничто, массы — всё», так что ежели они осудят лидера и перейдут во фракцию ОФ, то у Петкова будет больше шансов уцелеть. Некоторые соглашались.
С массами же — теми самыми, которые «всё», — работали проще. Человек, известное дело, слаб, а правильно организованная ложь всесильна. Вот, правда, всемогущего ТВ еще не было, но его роль играло радио, которому люди привыкли верить. О прессе и говорить не приходится. А уж о трудовых коллективах, где рулили ячейки БРП, тем паче: из восьми часов рабочего дня негласным указанием свыше было предписано «не менее полутора часов уделять собраниям и митингам, где трудящиеся могли бы открыто высказать свое мнение».
Результат, надеюсь, понятен. Всего месяц спустя массы — во всяком случае, городские — уже стояли на ушах, рыча: «Смерть Петкову!». И вот что особо интересно: в официальной «Краткой истории Болгарии», вышедшей при «развитом Живкове» и выдержавшей массу переизданий, в главе, где речь идет о первой половине 1947-го, четко сказано: «С декабря 1946-го по июнь 1947 года численность т. н. "БЗНС — Никола Петков" сократилась почти на 20 процентов», — и это правда, вот только почему-то не уточняется, что с января по май включительно ряды «петковцев» стабильно росли, и только после 5 июня, то есть после ареста шефа, начался стабильный отток.
Впрочем, Бог с ней, со статистикой. Главное, что в конце июля, после семи недель «ударной работы», вознагражденной сотней путевок в санаторий и десятком орденов, обвинительное заключение было готово и в соответствии с законом вручено так ни в чем и не признавшемуся обвиняемому Петкову и четырем во всем сознавшимся офицерам, его подельникам, — и 5 августа процесс пошел.
Никола Петков на суде
Судили, не спеша, но и не торопясь, целых 11 дней. С помпой. По-крупному. Мир обратил внимание, а уж в маленькой Болгарии и вовсе все взгляды, кроме навечно прикипевших к репродуктору, скрестились на зале суда, и под сурдинку правительство успевало легчайше делать всякие дела, в иных обстоятельствах не столь уж непростые.