И в начале 1948-го прилетел первый камушек. 17 января в «Правде» (то есть с высочайшего ведома) появилась статья тов. Димитрова: «Народы Болгарии, Югославии, Албании, Чехословакии, Польши, Венгрии, а возможно, и Греции сами решат, что создать». А уже 29 января та же «Правда» зарычала: «Мы опубликовали заявление тов. Димитрова, но это не значит, что мы разделяем его мнение. Напротив, мы считаем, что эти страны не требуют навязчивых и фантастических “федераций" и “конфедераций"».
Опубликовать, чтобы указать на ошибки, было вполне в стиле Кремля. Это была прелюдия к «товарищескому разговору», и в начале февраля тов. Тито и тов. Димитрова, в самом деле, пригласили в Москву. Однако если дрессированный тов. Димитров прибыл сам, то «строптивый сынок» из Белграда предпочел прислать двух самых доверенных лиц — Эдварда Карделя и Милована Джиласа, в мемуарах которого подробно изложены детали встречи 10 февраля, по ходу которой тов. Сталин и Молотов читали им, «как первоклассникам, лекцию о правильной ленинской политике в области межгосударственных отношений».
Реакция гостей оказалась предсказуемо разной. Выслушав нотацию насчет «недопустимости особых внешнеполитических линий без предварительных консультаций с СССР», тов. Димитров мгновенно признал «значительные ошибки относительно фантастических планов Восточно-Европейской федерации» и поклялся придерживаться «правильной линии». А вот белградский тандем, естественно, мог только заверить, что всё передадут тов. Тито, в том числе и новое требование Кремля: до всяких объединений с Албанией срочно создавать Федерацию — но с центром не в Белграде, а в Софии.
Короче говоря, коса нашла на камень. Выслушав вернувшихся из Москвы посланцев, тов. Тито, прекрасно всё понявший, заявил, что у Югославии «нет никаких разногласий с братским СССР в области внешней политики», но быстрая федерация с Болгарией «в таком формате и на таких условиях напоминает троянского коня, поэтому данный вопрос следует отложить до полного согласования».
Сразу вслед за тем, справедливо расценив демарш как «демонстративный вызов», Москва заявила об отзыве всех советников и «приостановке» выделения финансовой помощи, на что тов. Тито отреагировал и вовсе возмутительно: «На нас оказывают экономическое давление. Мы должны ориентироваться на собственные силы», запретив впредь давать любую информацию советским специалистам.
Началась переписка «братских» ЦК. Поначалу довольно спокойная — Белград, следует признать, не хотел обострения и работал на полутонах, выражая готовность к компромиссу, — однако, поскольку Москва требовала ответа в стиле «да или нет?», быстро накаляющаяся. В марте тов. Сталин и тов. Молотов повысили градус, направив открытое письмо членам ЦК КПЮ, через голову их руководства, в котором фактически призвали «здоровые силы» выступить против Тито.
Естественно, тов. Тито отреагировал крайне жестко, а тов. Сталин в ответ потребовал вынести вопрос на срочное заседание Коминформа. И вновь — отказ, расцененный в Москве как «переход на путь раскола единого социалистического фронта стран народной демократии и Советского Союза». А это в переводе с партийного означало, что тов. Тито, возможно, уже «не товарищ», а следовательно, «вести беседу в кулуарах перестало быть целесообразным».
27-29 июня в Бухаресте, куда — очень серьезный намек! — срочно перенесли из Белграда штаб-квартиру Коминформа, приняли резолюцию «О положении в КПЮ». Кратко: в Югославии имеют место отождествление внешней политики СССР и стран капитала, непризнание теории классов и классовой борьбы, отказ от ликвидации кулачества и принижение роли пролетариата, переход на путь национализма, отход от марксизма-ленинизма и насаждение «позорного, чисто турецкого, террористического режима». Вывод: Югославия перерождается в «обычное буржуазное государство». Кто «за»? «Против» и воздержавшихся нет. Запишите в протокол.
И даже тогда тов. Тито не поздно еще было «разоружиться перед международным комдвижением». Можно было признать ошибки, посыпать голову пеплом, предложить какие-то шаги навстречу, — однако отщепенец Тито закусил удила. «Проблему взаимоотношений с Москвой, — заявил он, — легко можно было уладить конфиденциально, не вынося сор из избы, однако теперь, когда она стала достоянием остальных партий, мы не собираемся говорить в таком тоне и не позволим говорить в таком тоне с собой. Мы не позволяли этого ни туркам, ни гитлеровцам».