Так он и сделал. Вслед за тем прозвучали пояснения: дескать, «некая персона» и министр иностранных дел г-н Начевич исхлопотали эти документы у султана с тем, чтобы судить г-на Тюфекчиева в Софии, но, к сожалению — сами же видите! — документы сгорели. Так что ни о каком шантаже речи нет, г-н Тюфекчиев и его люди перед законом чисты, и их будут очень рады видеть в Софии, где намечается интересная работа во имя «общего дела».
После такого поворота дел Наум, при всей профессиональной осторожности, вскоре появился в Софии, где с ним в одной из кофеен встретился лично министр, сперва от имени «некоей персоны» заверивший Пиротехника в полном сочувствии «общему делу», а затем сообщивший, что если он с побратимами отомстит за брата и при этом попадется, отсидеть придется максимум год, а что до гарантий — так ведь «общее дело» без взаимного доверия не сделаешь, а «третья сестрица» превыше всего. Так что пусть г-н Тюфекчиев подумает, посоветуется с близкими сотрудниками, а поскольку София — город дорогой, вот деньги, которых хватит на всё и, когда приедут соратники, на всех.
Нельзя сказать, что Стамболов был очень уж беспечен: уж о чем, о чем, а о безопасности своей персоны он всегда проявлял повышенную заботу, а воюя с князем не на жизнь, а на смерть, и вовсе повысил бдительность. В карманах — всегда по револьверу, бронежилет, цилиндр с металлическими полосками, всегда в сопровождении одного-двух дюжих телохранителей при тяжеленных тростях и опять же револьверах. Этого вполне хватало, чтобы привести в чувство желающих дать по морде, а их было много.
Однако в конце февраля 1895 года, лоб в лоб столкнувшись на улице с г-ном Тюфекчиевым, «учтиво приподнявшим котелок и с улыбкою подмигнувшим», Стефан, естественно, не обрадовался, а когда выяснилось, что время и место их прогулок одинаковы, а г-н Тюфекчиев (иногда один, иногда с друзьями) улыбается всё светлее и лучезарнее, и вовсе запаниковал. Во всяком случае, в беседе с другом и поклонником Рихардом фон Махом, спецкором «Франкфуртер Цайтунг», он «с очевидным беспокойством, оглядываясь по сторонам» сообщил, что убийцы Белчева появились в Софии, гуляют по столице совершенно беспрепятственно и есть основания предполагать, что гуляют именно по его душу. Несколько позже, 16(28) марта, экс-премьер передал фон Маху и еще нескольким иностранцам запечатанные конверты, пояснив, что там лежит текст под названием «Замышление о моем убийстве», из которого, ежели что, станет известно, кто виноват.
Друзья — и болгарские, и зарубежные, восприняв это вполне серьезно, в один голос посоветовали Стамболову покинуть страну, и в конце мая Стефан подал прошение о выдаче паспорта «для лечения диабета» в Рейхе. Однако просьбу не уважили, пояснив, что выезд за границу возможен только после завершения следствия по делам «о лишении чести семидесяти семи девиц» и «о клевете на личность князя».
Получив отказ, «самый ненавистный стране человек», как его называли в прессе, написал лично Фердинанду, в Карлсбад, «покорнейше прося» либо «разрешения выехать за границу для курса достойного лечения», либо чтобы князь «как защитник законов в Отечестве» обеспечил ему «защиту, на какую имеет право каждый его подданный», то есть предоставил государственную охрану, «отдав соответствующие распоряжения правительству или военному ведомству».
В письме перечислялись имена «террористов», преследующих его, их адреса и послужные списки, однако князь не удостоил его ответом, а в телеграмме премьеру Стоилову указал, что «опасности никакой нет, а вежливые поклоны на улице счесть угрозой может только слабоумный трус». Примерно в том же духе ответил Его Высочество и на ходатайство английского посланника, сэра Артура Николсона, указав, что «готов удовлетворить просьбу, если она исходит от Ее Величества или премьер-министра Великобритании», если же нет, то «есть свои веские причины до определенного времени держать Стамболова в Софии».