На высказанную преданность, Финист кивнул и с теплотой улыбнулся. Он осознавал, что после исчезновения Василевса Тёмного, его отца, у княжества остался только он, единственный светич. Но он и то занемог: не способен был даже подняться с постели. Что уж говорить об управлении. Если сам пропадёт, то осиротевший Дальбор заберёт ближайший ему по крови князь. При других обстоятельствах, его владения и вовсе могли растерзать на кусочки. Но став частью империи, княжество было под защитой Мегалонии, которая не допустила бы подобных беспорядков. Однако ближайшие его родственники были и язычниками, и те явно были бы не прочь завладеть княжеством в сердце леса, что привело бы к кровопролитию на его землях. Вот чего боялся Финист. И вот в чём сейчас проявлялась его главная ценность. Теплота задержалась на лице ненадолго, вновь сменившись сонливой тоскливостью.
Когда Финист закончил трапезничать, Гигель собрался оставить его, наконец, в уединении. Его ждало много работы, поэтому больше не мог задерживаться. Но перед тем как направиться к выходу, Гигель собрал всю посуду и забрал поднос, на котором всё разместил.
— Тебе незачем убирать, есть же слуги, — возразил Финист.
— Мне нетрудно. Да и забота о раненом друге – дело чести, — довольно просто, но одновременно и гордо ответил Гигель, и уже потом направился к выходу. — Я сам отнесу служанкам, пускай к тебе не ходят и не беспокоят, — кинул он через плечо и скрылся за дверьми.
И вот юноша вновь остался наедине с собой. Веки тяжело опустились, Финист расслабился на подушке, подпитываясь долгожданным одиночеством.
— То есть к тебе пока ходить не станут? — донёсся кошачий голос с подоконника.
Дремота была вынуждена отступить. Когда глаза Финиста раскрылись, кошачьи лапки уже ступили на мягкую постель, и Медок нарисовался прямо перед ним.
— Рад ли ты мне, княже?
— Конечно, рад, — ответил он искренне. — Как раз вздремнуть собирался, а под твою сказку это выйдет лучше.
Но очевидную насмешку бахарь встретил шипением, что только больше Финиста позабавило. Однако злить кота-рассказчика в его планы не входило, потому он в ожидании истории сложил руки на животе.
— Рассказывай уж давай, пока я и правда не уснул.
— Своими шутками ты ходишь по краю моей доброты, княже. Но продолжить я, благо, ещё готов.
***
Вернёмся вновь в глубины леса, над которым уже взошло солнце. Пробиться лучам мешало множество пушистых ветвей, и потому света в чащобах было мало. Деревья росли тесно к друг дружке, их стволы поросли лишайником. Всё будто бы застилала зелёная пелена. Укрытая травой земля то возвышалась, превращаясь в холмы, то низко опускалась, переходя в овраги. В одном из оврагов находилось небольшое углубление, в котором можно было укрыться. Сверху него корни дерева замещали собой крышу. Туда и привёл мальчишек тропарь, дабы беглецы отдохнули. Да и дальше духу путь был закрыт: начинались владения чужого леса. Перед рассветом дух исчез, а оба ребёнка задремали, прижавшись друг к дружке для тепла. Я караулил их сон, наблюдая, как постепенно мир приобретает свои дневные краски. И только в полдень дети стали просыпаться. Первым поднялся Сорока и начал разминать затёкшие конечности, Чайка же съёжился в своём плаще – хотя, как по мне, холодно не было. Выглядели они скверно… Подумав, что им бы не помешало подкрепиться, я подтолкнул сумку к ногам Сороки. Тот лишь кинул на неё мрачный взгляд, который почти сразу перевёл в сторону зарослей, и прижал колени к себе.
— Я передумал, — пробубнил он. — Мы пойдём спасать папу.
— Это невозможно! — я опёрся лапами на его ногу и заглянул в дымчатые глаза. — Его, как бы, Охотники похитили – спасители душ! А значит его увели в храм при граде, и ты туда пробраться не сможешь. Только самого себя им сдашь.
— Так ты же чародей! — возмутился мальчишка. — Вот и сделай так, чтобы нас не схватили.
— Не так-то и легко это! Одно дело, когда один человек, ну или трое… Но если больше, то моих чар не хватит.
— Да ты просто трус! — Сорока стряхнул меня с ноги. — Только и умеешь болтать да сбегать!
Брошенные им слова сильно задели меня, и я зашипел, вздыбив шерсть.
— Мальчишка, ты очень сильно ошибаешься!