— Ти́хом, — начала она, — может, ты познакомишь мальчишек?
— Точно… — протянул он, поглядывая на жену, словно был в чём-то не уверен.
После чего вздохнул, встал со скамьи и подошёл к шторке, за которой висела колыбель. Взяв сына на руки, Тихомир повернулся к гостю. Ведара вид мальчика сильно удивил. Оба его родителя были русоволосыми и с румяной кожей, а сын их, словно вылепленный из снега. Кожа его – белоснежная, на детских ресницах и бровях будто бы застыл иней, и только в глазах сохранилась блеклая голубизна, а в волосах – слабый отсвет льна. Вид его не был здоровым, и Ведар не сразу решился спросить, что с ним…
— Недуг, — коротко ответил Тихомир. А потом легко улыбнулся. — Не волнуйся, твоему сыну он никак не навредит, — и опустил ребёнка на шкуру рядом со вторым.
Дети переглянулись, долго смотрели друг другу в глаза, сохраняя молчание, и лишь изредка моргали.
— Просто… Заря́ впервые видит своего ровесника, — смущённо сказал Тихомир. Но потом раздался робкий смех Ведара.
— Не волнуйтесь, мой сын тоже.
Но тут прозвучал громкий голос жены, требующий больше дров, чтобы растопить печь погорячее. Тихомир раздосадовано вздохнул, но как только гость вызвался помочь, сразу приободрился. И когда оба отца ушли, белокурый мальчик, названный Зарёй, подполз к рыжему и тыкнул его пальцем в плечо.
— Ты – колдун.
Рыжие бровки вздёрнулись. Мальчишка не был глуп: даже в столь раннем возрасте он знал, как колдунов, да и просто волшебников не любят.
— Почему? — резко ответил он.
Заря лишь пожал хрупкими плечами.
— Ты рыжий.
— Не все колдуны рыжие!
— А мне кажется, ты колдун, — пролепетал мальчишка и вновь затыкал пальцем в гостя.
С этого дня и зародилась их дружба.
Глава II – Дом облагородить
Рассказ вдруг прервался. Рыжее ушко покачнулось из стороны в сторону, улавливая неведомый князю звук.
— Ты что-то услышал? — Финист спросил тихо. Юное тело напряглось от волнения – мало чего хорошего могло произойти, если бы его застали в одной комнате с чародеем, так ещё и за мирной беседой.
— К тебе идут, княже, — ответил Медок и спрыгнул с груди юноши. — Обед несут, скорее всего.
Двери вновь отворились, и в комнату вошли два седовласых древича. В руках одного был деревянный поднос, на котором он нёс медную чашу и маленький мешочек. Финист бросил быстрый взгляд на кровать, но, к его облегчению, бахаря уже и след простыл.
— П-прошу простить за беспокойство, — начал сбивчиво старик, чьи руки были свободны, а потом поклонился в пояс. — Светич наш, как вы себя чувствуете? Отступает ли хворь? Грудь не теснит?
— Отступает и в груди уж легче, — князь отмахнулся рукой, но одарил старых слуг лёгкой улыбкой. — Зря беспокоишься. Вот скоро прикажу моего Буя́на седлать, тогда поймёшь, как спокойно с больным князем жилось.
— Да что вы такое говорите, светич! — тут же воскликнул старик с подносом, но сразу замолк и пристыженно опустил голову, на что князь лишь по-доброму усмехнулся.
Старики помогли Финисту аккуратно снять рубаху, обнажили его грудь, обвитую потемневшей тканью. Когда слуга бережно снял повязку, то уже ничего не скрывало протянувшийся меж рёбер белёсый шрам. Взяв с подноса мешочек и окунув в чашу с горячей водой, старик приложил его к хрупкой груди. Нежное тепло растеклось по молодому телу, и душистый запах трав распространился по комнате. Слуги замотали грудь князя чистой тканью, прижав лечебный мешочек, и, направившись спиной к выходу, скрылись в коридоре.
Финист только успел погрузиться под одеяло, как в комнату влилась уже череда служанок. Все до единой тоже принадлежали к роду древичей: с овальными, милыми лицами; стройные и пухленькие, невысокого роста. Их толстые, русые, каштановые косы спускались до белых фартучков, опоясывающих талии на бежевых сарафанах. Девушки закопошились вокруг своего светича. Одна подошла к камину, проверить, как тлеют угольки. Парочка других несли по подносу с кушаньями. Они стояли возле постели молодого князя, смущённо отводя взгляды, пока третья, старшая из всех и без девичьей ленты в волосах, расстилала небольшую скатерть на его коленях, чтобы не испачкать постельное бельё. Финист также старался не смотреть на них, но не из-за юношеского стеснения перед женской красой – ему была неприятна такая чрезмерная забота. Негоже молодому предводителю лежать брюхом к верху в постели и ждать, когда принесут чего-нибудь съестного его верные слуги. Стыд терзал Финиста, да ничего поделать он не мог: боли в груди и правда не позволяли ему много двигаться, да и к тому же, мегалонский патрон строго-настрого это запретил…