Каждый вечер около полуночи слышался почти неразличимый шорох. Толя просовывал в окошко руку с круто посоленным ломтем хлеба. Приближался огромный рогатый силуэт благородного оленя, бархатистые губы прикасались к ладони… Да, уезжать отсюда было жаль.
А позавчера Юрка, ничего не объясняя, повел Толю к директору заповедника, полковнику в отставке Алексею Назаровичу Лаптеву.
Лаптев встретил их на пороге кабинета.
— Есть предложение, — сказал он, по военной привычке без предисловий, переходя к сути, — поручить вам с Вологдиным отвезти бобров в Западную Сибирь.
Толя молчал.
— Важность поручения объяснять не приходится, — продолжал Лаптев. — Война помешала, а теперь собрались с силами и вновь приступаем к расселению бобриного народа по всем бывшим его владениям. Ясно?
Толя хотел что-то ответить, но от волнения стал еще больше заикаться, так что не мог выговорить ни слова. «Тоже педагог», — подумал он с горечью.
— На языке хантов, обитающих здесь, название этого озера означает: «Последнего бобра добывали». — Лаптев подошел к карте и обвел карандашом голубое пятнышко к северу от Томска. — А вы через сто лет снова завезете туда бобров. Ясно?
Толя и Юрка вышли на улицу. У ворот монастырского дома, где помещалось управление заповедника, дремали старые осины с желтыми и зелеными пятнами лишайников на коре. Деловито зацокала белка, и рядом упала шишка.
— Ты как считаешь, правильно это? — повернувшись к Юрке, спросил Толя.
— Да мы и так голову ломали. Никошин заболел, кроме тебя некому. Не справлюсь же я один. А время не ждет.
Он махнул рукой в сторону леса, где среди темно-зеленой листвы пламенел куст бересклета.
— Там и вовсе осень. Каждый день на счету. Повезем?
…Поезд шел быстро. Темнело, и бобры просыпались. Дома они бы сейчас выбирались из своих домиков, плыли по темной воде, прижав к груди передние лапы, рассекая течение сильным клинообразным телом, отталкиваясь перепончатыми, как у гуся, задними лапами, руля хвостом; плыли к своим плотинам, к берегу, поднимались по заповедным тропам и зарослям прибрежного ивняка, валили деревья… Тут, в вагоне, они беспокойно обшаривали клетки, точили резцы о проволоку.
Юрка поднялся, отбросив в сторону шинель. Некоторое время он сидел неподвижно, всматриваясь в полумрак вагона, потом, особым образом сложив рот, с силой выдыхая воздух сквозь сжатые зубы, издал странный шипящий звук. Бобры замолкли, поднялись на задние лапы, стояли столбиками, вытянув мордочки с внимательными темными глазами.
— Дисциплину знают! — одобрительно проговорил Юрка, накладывая на весы ветви осины и перерубая топором молодой ствол. — За это и уважение к ним…
Вагон встряхивало, и весы позвякивали металлическими чашками. В окошко на мгновение врывался зеленый свет семафоров, освещая черный и бронзовый мех бобров с серебристыми длинными остями.
— Помочь? — спросил Толька.
— Отдыхай, педагог, еще наработаешься.
Развешивая корм, Юрка рассказывал разные разности о зверях. Говорил он о них строго, особенно подчеркивая недостатки характера. Енотовидную собаку порицал за вороватость.
— Так и шарит по тетеревиным гнездам — самый никудышный зверь.
Удода и сизоворонка обличал в нечистоплотности:
— Красивые — фу-ты ну-ты, а в руки не возьмешь. Моя бы воля, я б их всех на летучих мышей променял — те работники.
— Хорошо, что не твоя воля, — лениво отозвался Толька.
— Много ты понимаешь! — усмехнулся Юра.
Бобры принялись за еду. Они брали отрезок ствола в передние лапы и деловито поворачивали его, острыми резцами снимая зеленоватую кору. Юра снова лег и натянул шинель, укрывшись с головой.
— Холодно что-то, и в затылке ломит, — проговорил он, засыпая.
Толя положил руку на голову Юрке, отодвинув чуб в сторону. Лоб был горячий, потный, даже чуб намок.
Среди ночи Толя проснулся от громкого, необычно сердитого голоса Юры:
— Отделение, стройся. Лязгунов, за мной! Нетопырь работник, конечно, нетопырь работник!
Толя попробовал разбудить товарища, Юра повернулся на бок и застонал.
В вагоне было душно. Толя с трудом откатил дверь теплушки. Светало, мимо проносились поля, рощицы. Вершины елей выступали из белесого предутреннего тумана косоугольными парусами, и казалось, что деревья флотилией яхт плывут вперегонки с поездом. Потом роща оборвалась, по краям пути потянулись строения; еще не совсем рассвело, и в некоторых окнах желтел холодный электрический свет. Поезд приближался к крупной станции.