— Пить… — не открывая глаз, попросил Юра.
Толя отвинтил крышку от фляжки и приложил металлическое горлышко к губам товарища. Юра сделал несколько жадных глотков. Попив, он с трудом приоткрыл глаза и слабым, но довольно внятным шепотом проговорил:
— Не думай меня ссаживать, педагог. Даже не думай! Я скоро поправлюсь. А бобр тебя не послушается… Он зверь самостоятельный.
Поезд затормозил. Толя выскочил на ходу с фонарем в руке и, подняв его, подозвал дежурного, проходившего по путям.
…Когда Юру выносили из вагона, он снова очнулся, раскрыл глаза и попытался соскочить с носилок. Его удержали.
— Не имеете права, — бушевал Юра. — Я по заданию полковника! Толька, подтверди, что мы по заданию. Мы бобров везем. Не имеете…
У него не хватило сил, и он замолчал на середине фразы…
— Воспаление легких, — проговорил доктор, обернувшись к Толе. — Хорошо еще, вовремя захватили.
Толя услышал скрип осей, натужное дыхание паровоза, набирающего скорость, увидел вагоны, плывущие мимо, и, передав дежурному Юркин вещевой мешок, едва успел вскочить на тормозную площадку.
— Вот черт, чуть бобры без меня не укатили, — сказал он вслух, снимая с потной головы шапку.
Еще видно было, как над носилками поднимается в негодующем жесте рука — Юрка бунтует, потом люди исчезли из виду, пристанционные пути слились в один, потянулись перелески, за которыми поднималось воспаленно-красное солнце.
Перегон оказался длинным, и в свой вагон Толя попал часа через три. Прежде всего он по-новому, внимательно осмотрел хозяйство, оставшееся на его единоличном попечении. Справа вдоль стенки вытянулось одиннадцать клеток, в каждой по паре диких бобров, отловленных месяц назад и еще не привыкших к неволе. Они встречали Толю ударами хвоста по полу и негромкими угрожающими звуками. За клетками расположился небогатый продовольственный склад — трава, стволы деревьев, ящик с отрубями, вода в бочонке. Поодаль, в углу вагона, стояла клетка с четырьмя ручными бобрами с фермы Брониславы Николаевны.
Толя сложил губы, как Юрка, сжал зубы и выдохнул воздух, но, видно, шипение получилось какое-то не такое и на бобрином языке ничего не означало, — зверьки даже не взглянули в его сторону.
Давно надо было бы позавтракать, но хлеб и колбаса находились в Юркином вещмешке. Почувствовав, что он страшно голоден, Толя попробовал бобриного корма. Кора осины оказалась горькой, таволга — чуть сладковатой.
— Вот мы и побратимы, молочные, или, по-вашему, осиновые братья, — невесело проговорил он.
Становилось жарко, крыша вагона накалялась, и бобры укладывались спать до ночи. Толя тоже лег у открытой двери: тут было свежей и прямо в лицо дул ветер. Близко перед глазами с огромной скоростью проносились кусты, прошлогодние решетчатые щиты для снегозадержания, полянки с желтеющей травой.
В голову пришли две строки, услышанные когда-то или только что придуманные:
В самом деле, на радость или на горе? Во всяком случае, начиналась поездка невесело.
Толя подошел к клетке с ручными бобрами. Они спали, сгрудившись в клубок, зарывшись мордочками в мягкий и густой мех товарищей. Дикие бобры спали беспокойнее. Что им снилось? Паводок, заливающий домик, волк, повстречавшийся на заветной тропе, течение, промывшее плотину?.. Да и вообще — снится что-либо бобрам? Должно быть, снится.
Тихо, чтобы не разбудить бобров, Толя сказал:
— Ну, вот что, ребята: до Куйбышева недалеко, а там нас встретит агент Зооцентра, перегрузит на самолет, и дальше мы с вами полетим в Сибирь, в таежную зону. Спите, набирайтесь сил, да и я посплю вместо обеда.
Говорил Толя, как советовалось в учебнике педагогики, отчетливо выговаривая окончания слов. Странно, наедине с бобрами он вовсе не заикался.
…В Куйбышеве вагон отцепили и загнали в дальний тупик. Побежать за хлебом было нельзя — не на кого оставить бобров. Толька лежал на пыльной траве около путей, глотая голодную слюну и с тоской вглядываясь в белесое небо.
Агент явился под вечер. Это был широкоплечий человек в новеньком кожаном пальто, с полным лицом и пухлыми, по-детски оттопыренными губами. Словно догадавшись о Толином бедственном положении, он вытащил из кармана чистый носовой платок, разостлал его на траве и быстро разложил на этой маленькой скатерти батон, сыр, чайную колбасу, металлические стаканчики, а посредине установил поллитровку.
— Прежде всего закусим, предварительно выпив, как в нашей местности заведено, — проговорил он, наполняя стаканчики.