На девятый день бобра обнаружили.
— Ты как, до самой победы думал вместе с бобром воевать? — строго спросил командир.
— Не знаю, — отозвался Трошин. — Только я не мог поступить иначе, поскольку мы на этих зверей столько труда положили. Когда война кончится — что ж, сначала все начинать? Да и как начнешь, если бобров совсем не останется?
Седой лежал на середине лесной поляны, испуганно поглядывая на партизан, окружающих его. В ночном свете мех бобра еще сильнее отливал серебром.
— Дается тебе два часа на бобра — устраивай как знаешь, — добавил командир.
Тогда-то Трошин отыскал в лесу ключ, от которого через заросли молодого осинника пробивался ручей. На берегу лежала сваленная ветром старая ветла, под корнями ее он вырыл нору для Седого.
«Бобр молодой, трудно ему будет самому построить домик, — думал Трошин, торопливо роя землю саперной лопаткой. — Да и как бы волк не задрал Седого, пока тот построит себе нору».
Партизаны ушли до рассвета и только через полгода снова попали в прежние места. За это время отряд выдержал много боев, почти половина старых бойцов погибла, а Трошин потерял левую ногу, но спустя три месяца после операции вернулся к товарищам.
Пробираясь сквозь густой кустарник к ручью, он сразу увидел осиновые пни с коническими погрызами и по следам, по количеству поваленных деревьев определил, что Седой обзавелся семьей.
Бобры не теряли времени даром. Через ручей протянулась плотина метров в пятьдесят длиной, и выше нее разлилось озеро, совсем изменив здешние места.
«Быть тебе хозяином над всеми водяными крысами и, выдрами и выхухолями, которые непременно обживутся здесь, — подумал тогда Трошин. — Над утками, которые прилетят весной, и над рыбами. Быть тебе хозяином, Седой, потому что только благодаря тебе появилось это лесное озеро и потому что нет и никогда не будет тут зверя более умного, работящего и сильного. Это уж так! Это я знаю!»
Трошин сидел на пне, вспоминал прошлое и наблюдал за тем, что происходило вокруг.
Бобр взобрался на гребень плотины и издал негромкий шипящий звук. Два черных бобренка, сыновья Седого, вынырнули из полыньи и поспешили на зов отца; матери с ними не было — еще осенью, до заморозков, ее задрали волки. Отец и сыновья дружно принялись за дело. Слышался скрип резцов, хруст ломающихся сучьев. Бобры прогрызали отверстие в плотине, отрываясь иногда, чтобы оглядеться и прислушаться. Уже светало, но семья продолжала работу.
В глубине леса проревел олень, дятел с силой ударил по коре, прошумел ветер, и почти неслышно упал большой пласт снега, обнажив зеленую лапу ели. Еще один звук внезапно прибавился к тем, что наполняли лес. Это вода рванулась сквозь плотину. Расширив отверстие, проделанное бобрами, она падала с метровой высоты в нижнее течение ручья.
Седой прислушался к шуму, который все нарастал, бросился к полынье и скрылся.
А вода, обрадовавшись свободе, сильной, узкой, как нож, струей падала из верхнего озера в ручей, плавила снег, с шумом дробилась о лед.
Вода в озере постепенно убывала. Потеряв опору, лед, покрывавший озеро, начал медленно оседать; он хрустнул слабо и робко у припая, потом образовались широкие трещины, и с грохотом, огромными глыбами лед повалился в воду, нависая шатрами у берегов и плотины.
«Бобры прогрызли плотину, чтобы паводком не снесло всего, что они построили», — подумал Трошин.
Еще несколько минут грохот ломающегося льда стоял над лесом, все заглушая, заставляя все живое прислушиваться к необычным в эту пору звукам. Потом снова стало тихо. Дятел, качнув остроносой головой, принялся долбить дерево, вода в обмелевшем озере тихо билась о стены норы, надежным черным плащом прикрывая входы, выдра продолжала охотиться, выхухоль, перепугавшийся больше всех, перевел дыхание, и только олень еще долго стоял посреди лесной поляны, под старой сосной, наклонив голову с ветвистыми рогами, принюхиваясь раздувающимися ноздрями, готовый встретить опасность и предупредить товарищей. Наконец и он успокоился, поднял голову и помчался, ведя за собой стадо, дальше, через дорогу, по просыпающемуся лесу.
Трошин встал и, припадая на деревянную ногу, пошел к себе в сторожку. По пути он часто останавливался, собирая ветки и валежник.
У порога Трошин свалил хворост, несколько минут посидел на ступеньках и, тихо насвистывая что-то, принялся за работу. Он клал ветки, хворост, сухие бревна ряд за рядом — то вдоль порога, то поперек, — придавливая их, чтобы они лежали возможно плотнее. Потом вдвинул в середину кладки в виде распорок два круглых полешка. Образовалось нечто вроде входа, и вся кладка стала походить на большое гнездо. Тогда несколько раз крест-накрест он обмотал это гнездо проволокой.