— Ты снова нацепил на голову медный таз цирюльника и, как полоумный, бросился с копьем на ветряную мельницу?!
Он подкрадется вечером к мальчику, который сидит в полумраке, склонившись над столом, и скажет скрипучим голосом:
— Что это за мусор у тебя? Выбрось сейчас же!
— Как же я могу выбросить это, — робко спросит мальчик, — если это гномики?
— Какие гномики! — сердито прикрикнет боящийся света. — Это — щепка, это — шахматный конь с отломанной головой, это — ржавый, гнутый гвоздь, это — пуговица.
— А почему у них острые бородки и синие глаза? И почему они делают волшебства?
Попробуйте ответить мальчику.
Да, я предвижу, возражения: «Будьте объективны, все же вы ведь музейный работник. Прикиньте — может быть, на сей раз прав боящийся света? Ведь это действительно конь без головы, а это — щепка, а это…»
Пусть так! А что, если среди негодных предметов, перечисленных вами, — среди них, между ними, за ними, в их тени, — есть хоть один гномик — в колпаке, с острой бородкой и волшебническим даром?
А вы выметете его вместе с мусором.
Или, что еще хуже, заставите мальчика вымести.
Что вы тогда ответите мальчику потом, когда он вырастет и спросит вас, как равный равного?
Человек с закрытыми глазами, — закрытыми так долго, что веки у него срослись, — пройдет через Мир и скажет, что не заметил огнедышащих драконов, испепеляющих все живое. Что ответить ему мне, который видел Освенцим и пепел миллионов сожженных, дышал этим пеплом?
У всех людей нашего поколения, у моих сверстников, пепел в легких чуть ли не с рождения; может быть, от этого нашему поколению суждена такая до ужаса короткая жизнь.
Что делать с ними, не желающими видеть свет? Сбрасывать с Тарпейской скалы?
— Ни в коем случае! — решительно воскликнула одна очень старая, сохранившая, однако, всю свою красоту и полную ясность мысли дама. — Ни в коем случае! — сказала она, когда я передал ей суть разговора в запаснике Эрмитажа. — Это не поможет!
— Что же вы посоветуете? — спросил я.
— Не допускать появления людей, боящихся света.
— Как это «не допускать»?
— Очень просто! Надо промыть новорожденному глаза слабым раствором борной кислоты. А потом… Потом отнести его в лес и отдать на воспитание лисичкам; я имею в виду лисички-грибы. Они болтливы, но неделька болтовни не повредит ребенку — ведь и ему нужно научиться говорить. А потом поручите его не слишком старому, однако и не столь уж юному белому грибу: вот уж кто молчалив, но если скажет, то одну лишь чистую правду. А потом пусть он несколько дней проживет на болоте, среди незабудок, на мшистой кочке, под наблюдением подосиновика. Каждый знает, что нет лучших сказочников, весельчаков и песенников, чем рыжие, «красноголовые», как выражаются в народе; подосиновик не исключение. А потом? Я бы посоветовала отдать его на попечение клесту. Конечно, клест не так уж красив, но, выклевывая семена из еловой шишки, он висит на ней вверх клювом и, естественно, видит многое такое, что остается неизвестным даже ласточкам, хотя эти последние летают высоко и отличаются наблюдательностью.
Он-то уж точно знает, на каких именно планетах есть ели и еловые шишки, а на каких их нет.
А потом? Потом выведите мальчика из лесу в Мир и задайте ему три вопроса: «Кто это такая? Кто это такой? Что это такое?»
Но если даже мальчик правильно ответит на все вопросы: «Это фея, я полюблю ее», «Это дракон, я убью его», «Это дорога в неизвестное, по ней я пойду»… да, даже если он выдержит экзамен, не считайте воспитание мальчика законченным. Прежде чем пустить его одного в дорогу, непременно отведите его в ежиную нору. Не бойтесь на несколько дней оставить ребенка без солнца. Пусть он пройдет ежиную науку от первого до последнего слова. Иначе ему придется плохо, когда он останется один. А ведь уж так устроено, что непременно рано или поздно он останется один на один с жизнью. Пусть он твердо запомнит, что еж, возвращаясь из лесу в нору, снимает свою колючую шубу, вешает на гвоздик и надевает мягкую пижаму. И ежата, возвращаясь из лесу в нору, снимают колючие шубки, вешают на гвоздики и надевают пижамы. Но, выходя из норы в лес, еж никогда не забывает снова надеть колючую шубу, и ежата тоже никогда этого не забывают. Так устроен мир.
Пусть он усвоит не такую уж сложную ежиную науку — тогда пора и в дорогу.
— И мальчик не будет бояться света? — спросил я,
— Ни в коем случае, — ответила старая дама, сохранившая всю свою красоту, ум и обаяние. Есть основания доверять ей. В прошлом она совершила серьезную ошибку по моральным нормам тех изначальных времен. И была строжайше наказана. И с тех пор еще десять или сто миллиардов раз, без малейшего раскаяния, а, напротив, со счастьем в сердце, повторяла эту ошибку, родив десять или сто миллиардов детей — мальчиков и девочек. Ее звали Ева. Обширный опыт научил ее многому.