…Задремав, я касаюсь лбом холодного стекла и снова раскрываю глаза. Совсем затянуло продышенный кружок. Впрочем, смотреть все равно интересно. От звезд и луны сверкает лед на стекле. На подушку, на пол, на лица спящих ложатся разноцветные блики.
Хорошо просыпаться в такой час! Ты один, никто не мешает думать. Но ты не чувствуешь одиночества — рядом ребята.
Я сижу на койке, закутавшись в одеяло, сплю и не сплю. Мне представляется, что с двадцатого года прошли миллионы лет. Солнце на небе багровое, негреющее. Давно вымерзли все сады, какие только были на свете, и все леса. Люди ходят по ледяной земле, втягивая головы в воротники шинелей и шуб, но и шубы не греют,
А на окраине города огромные зеркала поворачиваются вслед за солнцем. Они ловят последнее тепло и собирают его в солнечные элеваторы, похожие на яйца сказочных птиц. Весь город окружают эти теплохранилища. Они лежат на замерзшей земле. Трубы тянутся от солнечных элеваторов к главному теплохранилищу — железному дому без окон и дверей.
А однажды поутру солнце не поднимается. Воцаряется беспросветная ледяная ночь. Горожане по подземным сходам спешат к главному теплохранилищу. Там тусклые лампы светятся у потолка. Люди жмутся друг к другу, но и это не спасает от холода. А главный ученый стоит у мраморного щита с медным рубильником.
Может быть, это выдумка и нет никакого тепла в солнечных элеваторах? Тогда все замерзнут.
Главный ученый поворачивает рубильник. И вот теплый воздух плывет в самые дальние уголки зала, как у нас в коммуне, когда привозят дрова.
…Мы с Фунтиком ходим по саду — от дома к ели и обратно. Головы покрыты одной на двоих курткой, и приходится прижиматься теснее, щека к щеке, но зато нам тепло. Фунту давно пора домой. Аршаннице вечером выступать с докладом о международном положении, а кто, кроме Фунтика, знает затаенные мысли Ллойд-Джорджа, интриги Франции и положение в Африке? Вероятно, Аршанница мечется по коридорам, не зовет, а рычит: «Куда запропастилась эта шпана?»
Но Фунт не уходит. Мы уже протоптали тропинку от дома к ели. Только куртка, покрывающая наши головы, виднеется над краем снежного коридора.
— А дальше что? — спрашивает Фунт.
— …Тепло, — продолжаю я. — Оттого что все так страшно боялись и так устали, хочется спать. А один мальчик, даже не мальчик, а паренек Витальо Сазанье, говорит: «Товарищи! Засыпать нельзя. Тепла хватит ненадолго. Мы тут погибнем. Надо сейчас же рыть траншею к вулкану и через кратер уйти в глубь земли. Там тепло и можно жить. Сейчас же, пока есть еще силы и время…»
В этот момент Аршанница, как коршун, налетает сверху. Он сдергивает куртку и обнаруживает под ней наши дрожащие, прижавшиеся друг к другу фигуры. Мы пытаемся бежать, но поздно. Мстительная рука швыряет нас в снег. Потом поднимает Фунта и тащит за собой.
Одному в саду скучно, и я тоже бреду домой. По правде говоря, надо браться за дело. Скоро привезут дрова, и как только здание немного оттает, начнутся занятия, а первый урок — литература. Ольга Спиридоновна просила каждого написать сочинение на вольную тему.
Может быть, записать то, что я рассказывал Фунту?.. Я сажусь к столу, но руки замерзли и не слушаются. Откладываю перо и принимаюсь бродить по коридорам, заглядывая в открытые двери. Внизу, в клубе, сидит Лида Быковская, очень старательная девочка с беленькими, на удивление аккуратно заплетенными косичками. На коленях у Лиды маленькая подушка. Иногда она прячет руки под подушку и, отогревшись, продолжает писать, от старательности высунув кончик языка.
«Надо и мне браться за дело», — с тоской повторяю я себе, но ноги по собственной воле движутся вниз, в кухню. Тут сейчас самый лучший час. Кончился ужин, но печка еще не остыла. Артель, дежурившая по столовой, — «распределение» — собралась вокруг котла из-под каши. Дверь заперта, но я стучусь, и мне открывают.
Нет ничего вкуснее, чем розовая корка пшенной каши, оставшаяся на стенках котла. Староста срезает ее ножом, она длинными змеями падает на дно, и каждый ест вдоволь.
— Можно? — робко спрашиваю я.
— Только расскажи что-нибудь, — разрешает староста артели.
И я рассказываю ту же самую историю.
— Все глубже по узкому жерлу вулкана опускаются люди. Теплее становится от подземного огня. И вот перед глазами открылась пещера со светящимися стенами. «Мы спасены!» — воскликнул Витальо Сазанье.
Легко и гладко течет повествованье, заедаемое пшенной коркой. И чудесная мысль неожиданно приходит в голову: зачем писать, мучиться? Возьму с чердака пачку исписанной бумаги — ее там сколько угодно, — буду переворачивать листки и рассказывать, а все подумают, будто я читаю.