Он починил стенные часы, насос, машину для статического электричества и медные магдебургские полушария из физического кабинета.
На картинке, в учебнике было изображено, как конные упряжки тянут полушария в разные стороны, а они, сжатые атмосферным давлением, не поддаются, хотя два сердитых человека в цилиндрах и длинных сюртуках понукают коней. Лошадей у нас нет, но когда Борис выкачал воздух из полушарий и продел веревки в ушки, все коммунары разделились на две группы и долго тянули полушария, стараясь разъединить их.
Борис стоял у окна, как обычно разглядывая тропинку, спускающуюся по косогору. Совершенно уверенный в приборе, он потерял к нему интерес. Вообще его занимали только вещи поломанные, и дружил он только с младшими, самыми слабыми ребятами.
Вскоре после опыта с атмосферным давлением Борис Колычев ушел из коммуны. Накануне ребята слышали, как братья спорили и Борис несколько раз повторял: «Ты слабогрудый, и я тебе этого не велю, чтобы со мной».
В ночь перед уходом Борис закончил починку рояля, по-прежнему обретавшегося на чердаке. Под утро сквозь сон я слышал музыку, о которой когда-то мечтал, — оказывается, он умел и играть. На рассвете Колычев постучался к Пастоленко — он остался в коммуне, переменив специальность факира на истопника, — попрощался и передал письмо для Пантелеймона Николаевича.
После бегства от Бориса иногда прибывали письма — то из Петрограда, то с юга; а среди зимы в разное время явились несколько посланцев — в лохмотьях, посиневшие от холода, даже по тем временам невиданно худые. Так, с запиской от Бориса в самые морозы пришел Глебушка. Прямо из кабинета заведующего его отвели в изолятор. Доктор долго выхаживал Глеба.
…При каждом Ленькином шаге раздается хлюпающий звук; это оттого, что оторвалась подошва на ботинке.
бурчит Ленька под нос.
— Мясо привезли! — открыв двери, сообщает Август. — Кто староста «распределения»?
— Я! — поднимается Лобан.
— Иди. Федор отрубит фунтов шесть.
В коммуне кормят теперь лучше, но все-таки мясо вещь редкостная.
— Колычев! Зайди к Пантелеймону Николаевичу — от брата письмо! — добавляет Август.
Ленька пулей вылетает из спальни, а Лобан шагает вразвалочку, как бы нехотя. У дверей он останавливается и подзывает Новичка: тот человек хозяйственный и знает толк в продуктах.
Лобан с Новичком возвращаются через полчаса или час. Слышно, как они переговариваются:
— Нога ничего….
— Пуда полтора потянет! — соглашается Новичок.
Ленька тоже вернулся, лицо у него теперь спокойное, даже веселое.
— Борис Матвеевич пишет, что на Гидроторф в Шатуре определился. Близко!..
Ленька говорит о Борисе только с Глебом, которого любит больше всех в коммуне, и почему-то всегда называет брата по имени-отчеству.
— Год поработает — и в Питер…
— Зачем? — спрашивает Глеб.
— В плаванье пойдет — в Австралию, или в Америку, или еще куда…
— И ты с ним?
— Надо думать… — не сразу отзывается Ленька.
Дождь перестал, на дворе подморозило, и через стекло видно, как кружатся в воздухе хлопья снега.
— …Мясо украли, — разносится по коммуне.
Вслед за дежурным мы бежим вниз. Сквозь открытые двери кладовки видны полки, стол, окно с выбитым стеклом; через него сеется и падает на пол снег. В раме торчат зеленоватые осколки.
— Нечем любоваться, — гонит Август.
Уроки идут своим чередом, а перед обедом в клубе открывается общее собрание.
— Аршанница, Быковская, — вызывает председатель.
— Здесь! Тут!
— Все в сборе? — Председатель откладывает список. — Слово имеет Ефим Дубовецкий.
— О краже знаете… — начинает Фунт. — В кладовке выбито окно, но осколки на дворе. Вор прошел через дверь и стекло выбил изнутри для отвода глаз. Самое главное — на улице по свежему снегу никаких следов. Вор из своих — так выходит.
Фунт долго молчит, вычерчивая что-то пальцем на столе, потом продолжает:
— Мы постановили не устраивать обыска, никому не рассказывать о том, что произошло, а обязать того, кто украл, до двенадцати ночи отнести мясо на место, в кладовку, — говорит Фунт.
— А если не отнесет? — несмело спрашивает кто-то.
— Хуже будет! — поднявшись и отодвинув рукой Фунта, угрожающим, напряженным голосом отзывается Лобан.
До двенадцати часов ночи…
Когда проходишь мимо дверей Пантелеймона Николаевича, слышно, что он безостановочно шагает. Ласька читает. Глеб лежит с открытыми глазами, положив голову на руки, и шевелит губами: он думает. В двенадцать часов Лобан, Фунт и Ласька поднимаются и выходят из спальни. Слышно, как они спускаются по лестнице, потом шаги затихают.