И лишь когда черная, воронья тень замка осталась далеко за спинами всадников, Влад обернулся прочь:
- Я знал, что в тебе нет благородства, Матьяш, так же, как и в твоем отце. Но я и не подозревал, что настолько! - и усмехнулся - багряно-рыжим листьям, венком застрявшим в гриве его коня.
3
Лето 6992-е от сотворения мира
Августовская ночь пахла порохом и виноградной лозой, соленым ветром с лимана и терпким, ковыльным запахом степи, раскинувшейся за стенами крепости, тяжелыми крепостными стенами Четатя-Алба. Серебряное от густо рассыпанных звезд, небо висело над головой, непостижимо далекое, бархатно-черное небо с застрявшей серьгой полумесяца - над островерхими крышами башен, над каменной твердыней Килийских ворот.
Влад повернул голову - дверь за его спиною скрипнула.
- Не спится? А зря. Завтра османы вновь на приступ пойдут, роздыху не будет… шайтан раздери их поганое племя! - в окликнувшем его, потрепанном, с рукой на перевязи, в повязке с бурыми от запекшейся крови потеками трудно было узнать франтоватого генуэзца Никколо, хозяина постоялого двора, столь гостеприимно встретившего Влада не далее чем неделю назад. - Эх, угораздило же вас в такое время приехать… У нас же тут последние годы так спокойно было, спасибо Штефану, да упокой Господь его безгрешную душу! - здоровой рукой Никколо перекрестился, хитро скосив глазами на Влада - оценит ли? О близкой дружбе валашского господаря с господарем молдавским не был наслышан в Белой крепости только ленивый. - А сейчас… эх… тут и посольство московское, кстати, в осаде застряло, въехать-то въехало, а вот выехать… как в мышеловке… эх… - он с чувством сплюнул на вымощенную булыжником мостовую, что долженствовало, по всей видимости, обозначать крайнюю степень стыда, растерянности и досады - хозяина, не сумевшего обеспечить безопасность дорогим гостям.
- Не сплю, и тебе не советую, - Влад прислонился к стене, все так же созерцая далекие и недоступные звезды. - Видишь, как ярко на небе? В такую ночь они обычно и атакуют, я пожил с ними прилично, я знаю. Стены они тут достаточно попортили, чтобы их янычарам было сподручнее влезть, а дальше - посыплются нам на головы, как клопы… Так что если к утру с подмогою не успеют… готовься, любезный хозяин мой, к худшему.
Оставив растерянного Никколо во дворе, Влад вышел за ворота гостиницы. Душная августовская ночь с хрустальными подсвечниками созвездий окутывала Четатя-Алба, ночь, пахнущая железом и кровью, невыносимой тревогой ожидания пропитанная ночь Белой крепости. Дождется ли Четатя-Алба, успеет ли к утру подмога? Жаль, что сам он, выехавший сюда по пустячному, как он понимал сейчас, внешнеторговому делу, взял с собою столь небольшое число людей. Если бы он знал, выезжая… впрочем, задним умом все крепки.
- У Баязида триста тысяч всадников, у Менгли-Гирея - тысяч пятьдесят… неплохо подготовились, хороший ключ подобрали к южным воротам Молдовы… - выстукивая сапогами по мостовой, Влад подошел к башне, одной из тридцати четырех красноголовых, флагштоками увенчанных башен Белой крепости. Справа от нее, надкусанной в камне дырою, чернел пролом от бесчисленных пушечных ядер, сброшенных на город в эти дни. - Удобное место для штурма. Усиленную бы охрану сюда…
Подсвеченное пробуждающимся солнцем, небо бледнело, хрупкие светильники звезд гасли один за одним. Рыжеющей полоской на горизонте плеснулся рассвет, и в этот момент слаженно, как по команде, грохнули пушки, и крики, смешивающиеся с барабанною дробью, разбили утреннюю тишину.
- Ал-ла, ал-ла! - кидая на стены плетеные лестницы, они рекою лились в образовавшийся проем - кричащие во всю глотку, размахивающие кривыми саблями янычары. - Аллах велик, славься имя его, и пророка Мухаммеда!
Белое с золотыми письменами, красно-зеленое, красно-золотое - огненно-обжигающими волнами взметнулись над стенами крепости султанские знамена, и вслед им - вплыло красно-рыжее солнце, лучами, будто пропитанными кровью, растекаясь по мостовой, пламенем разгораясь вдоль белокаменных башен.
Это больше напоминало беспощадную бойню, чем бой - измотанные осадой немногочисленные защитники Белой крепости - против трехсоттысячного мусульманского войска, и закончилось так же быстро, как и началось - словно летний ливень, не оставляющей сухим на теле ни единую нитку. Во внутреннем дворе цитадели, сердце Четатя-Алба, отдельные группки горожан еще оказывали сопротивление, но крепость была уже взята, и гибель или пленение последних сопротивлявшихся была, фактически, только вопросом времени.
- Пусти, татарва! Я - посол московского князя Иоанна Васильевича! У него с вашим ханом мир! Князь гневаться будет! - визгливо-возмущенный, протестующий голос принадлежал маленькому, худосочному московиту в заломленной на бок шапке и красном, золоченом кафтане, вымазанном в крови и пыли. Со скрученными за спиною руками, его гнал по улице свирепого вида узкоглазый степняк. Московит отчаянно вырывался, пища по-мышиному, падал навзничь, не желая идти, полз, подметая полами кафтана каменную мостовую - и был снова поднимаем своим пленителем, что, присовокупляя бедняге очередную затрещину, понуждал его двигаться вперед и резвее. - Ох, разбойники, ох, звери-душегубы! Чтоб черти тебя на том свете так же приветили, да еще с довеском!
Ладонью смахивая кровь из рассеченной брови, Влад, пошатываясь, прислонился к стене. Тот самый посол, о коем вел ему речь генуэзец Никколо? Весьма любопытственно…
- Куда московита тащишь? - по-турецки рявкнул он, заступая дорогу степняку, дополнив свои слова - взмахом окровавленной сабли. - Повежливее бы, с послом государевым!
К его немалому удивлению, степняк не бросился на него, а, подобострастно вытянувшись, зачастил на ломаном турецком, половины слов из которого Влад не мог разобрать, что это его добыча, за которую он, Илдус-оглы, получит хороший выкуп, и что он не хочет ссориться из-за московита со своим же соратником-янычаром, и предлагает разойтись мирно, ведь пленных много - бери-не хочу. Внезапно осознав, что его привычка одеваться на турецкий манер в очередной раз сослужила ему хорошую службу, Влад повеселел. Впрочем, выбираться из каменной западни Четатя-Алба без достойной добычи он все-таки не собирался.
Отведя саблю и дождавшись, пока подуспокоившийся степняк в очередной раз отвлечется на горестные стенания московита, он замахнулся и с силой опустил лезвие на бритый затылок зазевавшегося Илдус-оглы. Череп треснул, будто гнилая тыква под ударами палки, Илдус-оглы покачнулся, разворачивая к Владу донельзя удивленное лицо - и рухнул в пыль, прямо к ногам забывшего кричать от ужаса московитского посла.
- Тш-ш, тихо, не шуми, - Влад приложил палец к губам, берясь за конец вервия, обмотанного вкруг запястий бывшего пленника. - Я - свой, не осман. Будешь слушать меня - выберемся вместе. Как зовут-то тебя?
- Федор Курицын, посольский дьяк, - просипел московит, недоверчиво вглядываясь в явно османскую одежду и столь же характерное лицо своего неожиданного спасителя. - А как докажешь, что ты…
- Вот те крест! - Влад осенил себя крестным знаменьем, рассеивая последние сомнения многострадального дьяка, и дальше они уже продвигались вдвоем - сквозь дымное марево разгорающихся пожаров, сквозь конский топот и крики янычар, сквозь солоновато-свежим, лиманным ветром пронизанное утро Четатя-Алба, ее последнее утро - раб и пленивший его янычар, свирепо огрызающийся по-турецки на каждого, пытающегося покуситься на его наизаконнейшую добычу. В лагере, разбившемся за стенами Белой крепости, Влад отловил солового жеребца, оставшегося без догляду, и в пару ему - рыжей масти одышливую клячу, мирно щиплющую выгоревшие на солнце травинки у чьей-то арбы. Саблею рассек путы, огляделся - не видел ли кто.