Бывший санджак-бей Четатя-Алба возвел глаза к потолку, блеклым арочным куполом нависающим над головой, так, словно безукоризненно-белый - ни единой трещинки - он в любую минуту мог обрушиться вниз, погребая под своими обломками тюрбаном прикрытую голову паши.
- Может, все же договоримся, Влад-бей? - задумчиво произнес он, глазами изучая плетеные паучьи дорожки в углу между стенами, колышущиеся от рвущегося в комнату ветерка. - За вами стоит большая сила, но и за мной немало. Я имею влияние на Баязида, и мог бы замолвить слово за вас перед ним, наместником Аллаха на земле, если бы вы сохранили мне жизнь. Ваши успехи в войне недолговечны, рано или поздно султан раздавит ваше войско, как подгнившую ягоду. И вот тогда - я помогу вам выторговать мир, на не слишком изнуряющих условиях, - Месих прицокнул языком, словно купец, расхваливающий свой товар на восточном базаре, - и, может быть, султан снизойдет до того, что решится помиловать вас, если, разумеется…
Влад расхохотался, ладонью хлопнув по жалобно скрипнувшему столику.
- Менее всего я дорожу собственной жизнью, Месих-паша, жизнью, которую Бог продлил мне лишь для борьбы. Что касается силы, что за мною стоит… боюсь, вы несколько недооцениваете ее. И поверьте, что со временем она только умножится. И тогда уже самому султану, - Влад скривился, словно кислая ягода попала ему под язык, - придется выторговывать снисхождение… Итак, это все, что вы хотели сказать мне, почтенный паша?
Месих закашлялся, будто бы подавившись словами, виноградно-черные, навыкате, глаза его сделались круглыми от накатившего страха. Влад прищелкнул пальцами, и двое ожидающих дозорных вошли в комнату, точно мешок с сеном, подхватив под руки обмякшего от ужаса пашу.
- В зиндан его, к остальным, - Влад поднялся на ноги, - думаю, люди будут довольны, увидев завтра на кольях всю эту троицу. Было забавно беседовать с этим прожженным предателем, торгующимся до последнего. Говорят, еще лет десять назад он обещал сдать вверенную ему Галлиполи венецианскому флоту за сорок тысяч золотых дукатов и возможность стать правителем Мореи… Да, мудрый султан знал, кому доверить управление Четатя-Алба!
- А-а, пустите меня, не хочу! - роняя тюрбан, Месих-паша молотил туфлями по полу, повиснув в руках крепко держащих его стражей. - Будь проклят, гяур-обманщик, будь прокляты вы все! Гореть вам в геенне вечность, и всякий раз, как сгорит ваша кожа, чтоб заменялась она другой! Чтоб камня на камне не оставил великий султан от вашего проклятого Аккермана!
Едва захлопнулись двери, отсекая собой яростный голос паши, Влад подошел к окну, черным зиявшему в ночь, темную, ни зги, южную ночь, полную шорохов ветра и стрекота цикад.
- Четатя-Алба, - прошептал он, - Белая крепость. И пусть не знает она больше других имен.
5
Лето 6998-е от сотворения мира
С первовесенней травой, тянущей к солнцу зеленые стрелы, с клейким запахом листьев, распускающихся на выстуженных за зиму ветвях, с утренней переголосицей птиц - в Тырговиште прибыли московские послы, привозя с собой грамоту Иоанна Васильевича, с заверениями в дружбе и благорасположении, и - живое подтверждение слов его, Феодосию Иоанновну, старшую дочь московского князя, нареченную невесту Михни, сына Влада.
Влад бросил на нее взгляд мельком, сличая с ранее присланным портретом - маленькая, тонколицая, с тяжелой, пшеничного цвета, пышной косой, заплетенной красными лентами, она стояла на крыльце, напряженно оглядываясь по сторонам, будто высматривая отличия - между родными местами и теми, куда ее привезли, не спрося ее воли. Столкнувшись глазами с Владом, она вспыхнула, стыдливо пряча лицо рукавом, и, звонко стуча сапожками, взбежала наверх по ступеням.
“Как птичку вспугнул”, - Влад отвернулся прочь, здороваясь с новоприбывшими, в высоких горлатных шапках и долгополых кафтанах, степенно приветствующими его посланцами московского князя, когда же взглянул снова - крыльцо было пусто, точно колышущаяся по ветру ветка, еще помнящая осторожную цепкость птичьих коготков.
- Михэйцэ, чем без дела стоять, шел бы, с невестою своей поздоровался, - бросил он Михне, с ребяческим любопытством взирающему на гостей, по московским обычаям кланяющихся так, что окладистые, широкие бороды их едва ль не мели собой тырговиштскую мостовую, - подарками бы ее успокоил, чтоб тревогой себя понапрасну не мучила. Или мне самому, - усмехнулся он, подзадоривая, - к ней сходить?
- А что ходить к ней без толку, что я, девок не видел? - невеста, по всей видимости, интересовала Михню куда как меньше происходящего во дворе. - Когда свадьба-то, отец?
- После седмицы пасхальной и обвенчаетесь, - рубанул воздух рукою Влад, - и смотри мне - княжну не обижать! Узнаю - спуску не дам!
Белая - ни единого темного пятнышка - горлица села на перила крыльца, в расстоянии вытянутой руки, обманчиво близкая, повела клювом, черными зернышками глаз осторожно скосила на Влада, готовая вспрянуть в любой момент, умчаться в ослепительную синеву неба, крылами слиться с проплывающими облаками над головой.
Влад протянул ладонь, чуть касаясь пальцами перил, холодом пропитанного камня - горлица не улетала, все с тем же любопытством глядя на него, склонив набок точено-мраморную головку, чтобы мгновенье спустя - шагнуть на протянутые пальцы, щекочущими коготками впиваясь в кожу, точно в надежный насест.
- Ур-р… гур-р… - теплая, пуховая тяжесть в руке, сомкни ладонь - и забьется, бешено вырываясь… Влад вскинул руку - и горлица взмыла с ладони ввысь, к острой кровле тырговиштского замка, к солнцу, пышущему перед ней раскаленной добела свечой, к синему полотнищу неба, растянутому над тырговиштскими стенами.
- Зачем отпустил, отец? - хмыкнул Михня. - Ястребов на нее хорошо притравливать… - и едва увернулся от крепкого отцовского подзатыльника. - Ой, да что я сказал-то такого?
…Белый, как нежные горлицыны перья, день подходил к концу, свечою плавился в ночь, рыжими крылами заката плыл над крышами Тырговиште, полный велеречивых посольских бесед и чернилами пахнущих грамот, свежестью накатившей грозы тянущий из распахнутых окон - долгий весенний день. Когда же сумерки сделались невыносимо густыми, вбирая в себя трепещущие под ветром кроны деревьев и булыжником вымощенную дорогу, лошадей, смеживших веки у коновязи, и застывших над гнездами птиц, Влад задул свечу, белым воском истекающую в подсвечник, и холодная лунная дорожка по полу опочивальни привела ему сны.
- Тр-р… скр-р… - разбуженные порывами ветра, несмазанные рамы скрипели, бились о подоконник, пели хриплыми тягучими голосами, раздергивая сон в лоскуты. - Тр-ч… скр-ч…
Откинув покрывало, Влад подошел к окну. В серебряных от лунного света стеклах мелькнуло что-то темное, словно птичье крыло, распахнутое над покатыми крышами. Словно…
Вытянув перед собой руки, она шла по узкому коньку крыши, пальцами осязая кипящий луною воздух - девушка в длинной белой рубахе, с распущенными по плечам волосами. Под голыми ступнями ее скрипела черепица, мелкие, царапучие камушки порскали вниз. Когда до конца крыши ей оставалось несколько зыбких, покачивающихся шагов, Влад вспрыгнул на подоконник, раскинув руки, шагнул ей навстречу, в лунную, танцующую круговерть, в порывы ветра, взметнувшие в лицо ему серебряно-светлые косы, прижал к себе - крепко, не вырвешься - втащил за собою в черный проем окна, только сейчас вспомнив, как надо дышать.