Ничьих следов
Не видно в горах.
Тропинки
Травой зарастают,
И речки мелеют.
Думал, что судьба предназначила это кото только для вас.
— Разве кому-нибудь дано знать судьбу? — возразила госпожа. —
По мелкому дну,
Где виден песок,
Воды струятся.
Звуками лада осеннего
Я тишину не нарушу.
— Ну хоть попробуйте, — настаивал император. —
Лишь коснётся
Лопатой земли
Ищущий воду,
Мощной струёй
Дивный источник забьёт.
Чувства мои глубже, чем этот источник. Смотрите сами. Вы упорно отказываетесь, но вам не удастся покинуть дворец, не поиграв. Не медлите же! — увещал проникновенно император.
Видя, что желание его непоколебимо, мать Накатада в конце концов сыграла одну пьесу.
— Ещё, ещё! — стал уговаривать её император. — Ваша игра так будоражит душу, что я только прихожу в отчаяние. Сыграйте ещё одно или два таких же прекрасных произведения!
Она продолжала играть так же великолепно. Инструмент ни в чём не уступал древнему кото нанъё[731], звучание его было полно необыкновенного очарования, и хотя госпожа играла против воли, она была столь прекрасной исполнительницей ‹…›. Стояла осенняя ночь. В деревьях Сосновой рощи[732] шумел ветер. Госпожа играла, сливая звуки музыки с этим шумом — исполнение было несказанно чарующим и глубоким. После того, как её и сына в горах отыскал генерал и перевёз в столицу, госпожа ни разу к кото не прикасалась. Она никогда не играла на нём перед Канэмаса. Накатада же, бывало, играл на этом инструменте, например, когда он был в провинции Ки, но мать его, переселившись в столицу, уже не играла. Она и сейчас бы не притронулась к инструменту, если бы не настойчивые просьбы государя. Как только госпожа коснулась струн, она вспомнила многое из того, о чём, отвлечённая повседневными делами, редко вспоминала, и это наполнило её сердце беспредельной печалью. Она вспомнила, как обучала в горах сына тайным произведениям, которые узнала от отца, как она играла на нан-фу перед возвращением с Канэмаса в столицу. Она становилась всё печальнее и, сама взволнованная красотой исполняемой музыки, заиграла наконец в полную силу. Все, кто в тот день находился в крепости, — и высшая знать, и средние чины, и слуги, и исполнители из Музыкальной палаты, и знаменитые виртуозы, владеющие различными инструментами, — забыв обо всём, внимали этим звукам. «Как удивительно! Кто же это прибыл к государю? В нашем мире среди самых лучших музыкантов нет ни одного, кто бы мог так играть на кото. Кто бы это был? — гадали присутствующие. — Пожалуй, только Накатада мог бы извлечь подобные звуки, но он-то здесь. Непостижимо!»
Это могла бы быть Фудзицубо, но в то время она во дворце не присутствовала.
«Может быть, это жена Канэмаса?» — предположил кто-то. Сам Канэмаса, глядя на общее изумление, подумал: «Неужели это она?», но Накатада при этом сидел как ни в чём не бывало и делал вид, что он никак не может догадаться, кто играет, что страшно этим раздражён, и то и дело восклицал: «Как дивно звучит кото! Кто бы это мог быть?» «Если бы играла жена Канэмаса, её сын знал бы о том», — думали собравшиеся. Канэмаса тоже так думал.
Время шло. Звучание кото становилось всё более чарующим. Дочь Тосикагэ играла «Варварскую свирель» всё великолепнее и великолепнее, и император чувствовал, как сердце его привязывается к госпоже. Слыша с давних пор разговоры о ней, император часто предавался мечтам, но только сейчас ощутил к ней глубокое чувство. Открыв свиток с нотами, он обратился к своей гостье: «Сыграйте из этой тетради пьесу, которая вам понравится, а я велю Судзуси и Накатада отбивать ритм, а Накаёри и Юкимаса красиво петь». Госпожа начала играть пьесы из свитка, звучание инструмента проникало в самое сердце, император, глядя в ноты, говорил, что в этом свитке есть такие-то и такие-то пьесы, и ему хотелось, чтобы она их сыграла. В конце концов госпожа сыграла все пьесы из свитка, даже тайные произведения, которые там были записаны. ‹…›
— Об этой пьесе, «Мэкутати», рассказывают вот что, — начал император. — В древности император Танского государства[733] не мог победить своих врагов, ему на помощь пришёл военачальник варваров и разбил противников. Радости императора не было пределов, и он предложил союзнику из семи своих супруг выбрать одну в жёны. Он приказал нарисовать портреты семи дам и показать их полководцу, чтобы он мог выбрать. Среди них одна супруга, по имени Ван Чжаоцзюнь, была редкой красоты. Из семи своих жён император особенно любил её, и она полагалась на милость государя. «Я лучше всех остальных жён и наложниц императора. Что бы ни случилось, меня вряд ли отдадут полководцу», — говорила она. Художнику, писавшему портреты, шесть дам дали по тысяче рё золота, но эта тысяче рё золота, но эта супруга, много красивее всех, была настолько уверена в своей участи, что ничего ему не дала. Шесть дам, не столь красивых, художник изобразил хуже, чем они были на самом деле, а её, превосходившую всех красотой, нарисовал ещё лучше. Когда портреты показали полководцу варваров, он сразу же сказал: «Вот эту!» Сын Неба от слов своих никогда не отрекается, и император отказать варвару не мог — эту супругу передали полководцу. Когда ей объявили, что она должна ехать к варварам, она горько зарыдала. И даже лошадь, на которой она уезжала из столицы при звуках дудок варваров, была охвачена скорбью. Но слушая это произведение, и не подумаешь, что оно передаёт крик животного ‹…›