— Черт бы его побрал! — выругался Федот, прочтя последнюю вывеску. — Даже купец Гаврило перекрашивает свое рыло на иноземный лад!.. Наверно, своя фамилия Петухов или Курицын не люба стала. Смех и грех с нашими Гаврилами…
Дальше, пройдя еще несколько шагов по проспекту, на дощатом заборе он стал читать приклеенные тестом оповещения: «Мадам Губерт в доме графини Апраксиной продает молодого арапа 12 лет да попугая». И тут же ка цветной бумаге: «Книгопродавец Филиберт из Копенгагена продает речи на латинском языке по 12 копеек. Профессора Цейгера „Об осторожностях в испытании натуры“ и господина Ломоносова речь „О рождении металлов от трясения земли“»…
Федот порылся в глубоких холщовых карманах кафтана, отсчитал четыре алтына увесистых и грубых медяков, зашел в лавку Филиберта, брякнул о прилавок монетами:
— Мне книгу академика Михайлы Ломоносова о трясении земли и рождении металлов.
— Будем любезны, — учтиво ответил продавец и, подав книгу, небрежно швырнул деньги в ящик, сказал: — Плох русска деньга, одиннадцать рублев пуд весит!.. Купец должен лошадь иметь, коляску — деньги возить…
— А нам коляска для этого не надобна, — усмехаясь, отозвался Федот, — были бы гроши, а они сами катятся.
Выйдя из лавки книготорговца, Федот отправился догуливать до вечера. Где-то в переулке за Невой у Сытного рынка он присмотрелся около торговок, продававших блины, студень и ягоды. Подкрепился, как подобает, на три гроша, затем развернул купленную книгу. Буквы и слова были сплошь чужие. С трудом он прочел фамилию земляка, отпечатанную по-латыни, и, убедившись, что тут обмана нет, спрятал книгу в карман: «Ничего, время придет, и латынь одолею». От сытости и устатка Федот задремал, отошел немного в сторонку и сунулся в густую зеленую траву всхрапнуть самую малость. Долго ли тянулся его крепкий молодецкий сон — трудно сказать, только очнулся Федот от крика четырех полицейских, прилежно стегавших плетьми по голой спине провинившегося рыночного торгаша.
Шубной быстро вскочил с луговины и подошел к толпе, наблюдавшей экзекуцию. Пороли одного не весьма ловкого ярославца; пороли по правилам узаконенным, за то, что бедный ярославец, торопясь стать купцом, был уличен покупателями в подмешивании песка в соль, в разведении дегтя водою, а кроме тех уловок и подлостей гири у него оказались легче обыкновенных, ибо на них были просверлены углубления и незримо залиты варом…
— Ну, такого не грешно и постегать! — Шубной махнул рукой и, посмотрев на солнце, спускавшееся за Васильевский остров, пошел в сторону большой царскосельской дороги, чтобы к поздней ночи вернуться и успеть до утра отдохнуть…
За три месяца службы истопником Федот Шубной ни разу не встретился с Ломоносовым. Он не хотел надоедать ему. Но помня доброжелательность земляка, он готовился к встрече с ним. В свободные часы он делал резной барельефный портрет Михайлы Ломоносова из слоновой кости. Из всех художественных работ, какие приходилось делать ему на родине и в Петербурге, — эта была самой серьезной, кропотливой и тонкой. Ему хотелось новым подарком удивить, порадовать и еще более расположить к себе Михайлу Васильевича.
В ажурной костяной раме, на плашке молочного цвета, работая малой стамесочкой, резцом и клепиком, Федот старательно изобразил Ломоносова сидящим в кресле за круглым столом с гусиным пером в руке. Рядом глобус. Из-за полуотдернутого занавеса на полках шкафчика видны сосуды. Перо в руке ученого остановилось над географической картой. Ломоносов, приподняв голову, задумчиво устремил свой взгляд вдаль. А за спиной, слева, в открытое оконце врывается ветер и распахивает штору, за окном виден уголок холмогорской Денисовки — родной дом Михайлы Васильевича с крылечком и рядом заснеженная ель.
«Такая вещь должна ему приглянуться, и работенка, кажись, недурна», — думал Федот, любуясь на свое творение.
Между тем и Ломоносов, верный слову, не забывал о земляке.
В дворцовую контору, за подписью знатного вельможи Ивана Шувалова, поступил запрос:
«…Находится при дворе ее императорского величества истопник Федот Иванов сын, Шубной, который своей работой в резьбе по кости и перламутре дает надежду, что со временем может быть искусным в художестве мастером; того ради Санкт-Петербургскою Академиею художеств заблагорассуждено послать в придворную контору промеморию и требовать, чтоб вышеозначенного истопника Шубного соблаговолено было от двора ее императорского величества уволить и определить в Академию художеств учеником, где он время не напрасно, но с лучшим успехом в своем искусстве проводить может…»