Прошло два месяца после этой встречи у Фальконе, Дидро писал ему, подробно излагая свои впечатления о монументе:
«…зная дружбу мою к вам, вы понимаете, как я был озабочен, входя в вашу мастерскую, но я видел, хорошо видел, и отказываюсь судить о каком бы то ни было скульптурном произведении, если исполнение не отвечает вполне благородству и возвышенности мысли…
Истина природы сохранила всю чистоту свою, но гений ваш слил с нею блеск всеувеличивающей и изумляющей поэзии. Конь ваш не есть снимок с красивейшего из существующих коней, точно так же, как Аполлон Бельведерский не есть повторение красивейшего из людей; и тот и другой суть произведения и творца и художника. Он колоссален, но легок; он мощен и грациозен, его голова полна ума и жизни. Сколько я мог судить, он исполнен с крайнею наблюдательностью, но глубоко изученные подробности не вредят общему впечатлению, — все сделано широко. Ни напряжения, ни труда не чувствуешь нигде; подумаешь, что это работа одного дня. Позвольте мне высказать жесткую истину. Я знал вас за человека, очень искусного, но никак не предполагал у вас в голове ничего подобного. Да и возможно ли предполагать, что этот поразительный образ местится рядом с деликатным изображением Пигмалиона. Оба творения редкого совершенства, но потому-то и, казалось бы, должны исключать друг друга. Вы сумели сделать в жизни и прелестную идиллию и отрывок великой эпической поэмы.
Герой сидит хорошо. Герой и конь сливаются в прекрасного кентавра, коего человеческая, мыслящая часть по своему спокойствию составляет чудный контраст с животного, вскручивающеюся частью. Его рука повелевает и покровительствует, лик внушает уважение и доверие, голова, превосходного характера, исполнена с глубоким знанием и возвышенным чувством, это чудесная вещь… Первый взгляд… Но я чуть не забыл поговорить об одеянии: оно просто, без роскоши, оно украшает, не слишком привлекая глаз, оно исполнено в высоком стиле, приличествовавшем герою и всему памятнику. Первый взгляд останавливает и производит сильное впечатление. Впечатлению этому предаешься надолго. Подробностей не рассматриваешь, это не приходит в голову, но когда, отдав дань удивления целому, переходишь к изучению подробностей; когда ищешь недостатков, сравнивая размеры разных частей животного, и находишь их вполне соразмерными; когда берешь отдельную часть и находишь в ней чистоту строгого подражания редкому образцу; когда те же критические наблюдения делаешь над героем; когда возвращаешься к целому и внезапно сближаешь обе главные части, — тогда оправдывается восхищение, испытанное при первом впечатлении. Смотришь с разных сторон, ищешь невыгодную поверхность — и не находишь ее. Вглядываясь с левой стороны и предугадывая через гипс, мрамор или бронзу правую сторону статуи, содрогаешься от удовольствия, видя, с какою поразительною точностью обе стороны сходятся…»
Шла медленная и длительная подготовка к постановке памятника. Откапывали и тащили с побережья Финского залива стотысячепудовый камень для постамента. Терпеливо и тщательно готовились литейщики, формовщики и чеканщики к изготовлению статуи из меди.
Дидро недолго находился в Петербурге. Он несколько раз встречался с императрицей, беседовал с ней и записывал ее ответы на свои многочисленные вопросы, касающиеся благоустройства России.
Позже Шубину стало известно от Левицкого и некоторых академиков, что возмущенный лицемерием Екатерины и ее вельмож Дидро покинул Петербург, даже навигации не дождался. По дороге с ним случилось несчастье: переезжая Западную Двину по весеннему рыхлому льду, Дидро провалился вместе с повозкой под лед и едва спасся.
Глава двадцать третья
Шубин стал быстро входить в моду. Весть о том, что он избран почетным членом Болонской академии, облетела дворцовые круги. Из уст в уста передавались разговоры о поморе Шубине, который из дворцового истопника стал знатным скульптором. Академия художеств (как и предвидел Дидро) потребовала от Шубина работу для представления его в академики, предложив ему изобразить «спящего пастуха Эндимиона». Тогда уже среди завистников начались шушуканье и сплетни: «Шубин простой портретный мастер, какой из него академик…»