— Но только на три недели, не больше!..
В три недели ничего заметного для украшения усадьбы или церкви при усадьбе, разумеется, нельзя было сделать. Это понимал Барышников.
Снабдив Федота Ивановича деньгами в дорогу, тройкой лошадей из своей конюшни и двумя провожатыми гайдуками, Барышников напутствовал его просьбами:
— Ничего я тебе, Федот Иванович, не подсказываю. У тебя своя голова — палата. Встретишься там с Матвеем Казаковым — договаривайтесь, как лучше сделать наружное украшение храма, да не худо бы поразмыслить об устройстве и украшении фигурами и барельефами мавзолея, где будет почивать род Барышниковых. Смерть ведь она и богатых не обходит. Эх, кабы от нее, от курносой, откупиться было можно!..
— Чтобы взять у смерти отсрочку, я ничем помочь не могу тебе, Иван Сидорович, а что касаемо работы рука об руку с почтенным Казаковым, я думаю поступить так: съезжу, посмотрю на месте весь ход строительства, договорюсь с Казаковым о том, какую пользу я могу ему принести; сделаю зарисовки будущих своих скульптур, а полностью работу буду производить здесь, в Петербурге, между заказами, поступающими от дворцовой канцелярии…
— Ой, кажись, большая затяжка будет! — вздохнул расторопный, но покладистый в таких делах Барышников.
— Всему свое время, — успокоил его Шубин, — а ты думаешь, тяп да ляп и вышел корабль. Нет. Рысью поля не вспашешь. Торопью такие дела не делаются.
— А ты все-таки поспешай и ехать и делать. Я буду платить щедро не только за работу, но и за поспешность..
— Оная потребна разве при ловле блох, — добавил весело Шубин, — а щедрость твоя мне известна: не очень-то ваш брат ценит труд. Привыкли к дармовщине да к дешевке… Ты вот лучше, пока я езжу в твое Алексино, позаботься о материале. Мрамор да гипс понадобятся в изрядном количестве…
Шубин с первого знакомства обращался с Барышниковым запросто, как с недавним выходцем из мужицкого сословия.
Тройка рванула с места и понеслась по широкой улице к заставе, в сторону объезженного и до блеска укатанного Новгородского тракта.
«Черт этакий, жить успевает, торопыга, — подумал Шубин о своем богатом заказчике, — ладно, еще успеешь ты належаться в своей семейной усыпальнице. А чтоб не проспал ты второе пришествие, я над твоей гробницей ангела с трубой смастерю…»
Ехали долго. Несколько дней. Ровный тракт скоро сменился ухабистым проселком, да и кони малость умаялись, пошли тише. Утомился в дальней дороге и Шубин. Все чаще и чаще приходилось с дороги сворачивать в попутные деревеньки, подкармливаться и отдыхать. И всюду после богатого и роскошного Питера встречались нищенские лачуги, крытые соломой, вросшие в землю, навечно сроднившиеся с ней.
— Какая вопиющая бедность! — говорил Федот, взирая на окрестные деревни. Пытался он заговорить с мужиками, но они, принимая его за барина, отмалчивались или отвечали на его расспросы так, чтобы его не обидеть и себя обиде не подвергнуть:
— Живем, барин, как бог велит, всем довольны; наготы да босоты изувешены шесты, холоду да голоду амбары полны, а чего нет — тому и счету нет!..
Шубин грустно улыбался мужицкому краснословию, коему, казалось подчас, не было предела, и сам, помня свое холмогорское прошлое, говорил с ними так же просто, душевно, а иногда и с хитринкой, с намеком:
— Не будь мужика-лапотника, не было бы и городского бархатника. Только напрасно вы, мужички, меня за барина принимаете. Я сам крестьянского роду-племени, только поучен да в делах некоторых смышлен, потому барин для меня тройку лошадей дать не пожалел…