— Такие врата необычайной ценности под стеклом за пятью замками хранить надобно, — сказал Шубин, обращаясь к выходившему из собора ключарю. — А они у вас на воле, как обыкновенные наружные двери.
— Бог хранил их тысячу лет, — ответил ключарь на это и, заперев врата перед изумленным Шубиным, добавил: — И не будет им ни конца, ни веку, пока святая София стоит, и врата эти будут отверсты для православных. А святая София Новгородская будет стоять до того веку, пока не слетит медный голубь со креста позолоченной главы собора и пока не разожмется рука спасителя, что изображен внутри купола Софии. — И ключарь пояснил Федоту, что древние русские иконописцы пытались трижды написать образ Христа с благословляющей десницей, но был услышан повелевающий глас: «Не пишите мя благословляющим, пишите руце мою сжатою. В руце сжатой Новгород аз держу, а егда рука разожмется — тогда и Новгороду кончина придет!..»
— Святая простота! — улыбаясь, заметил на эти слова Шубин.
— А вы, господин, не смейтесь, а молитесь… не гневите бога смехом! — хмуро отозвался ключарь на замечание Шубина.
— Вот на эти врата, на это чудесное мастерство древних скульпторов, литейщиков и чеканщиков молиться надобно всякому входящему и выходящему…
— Не шутите, барин, не знаю, кто вы такой, — проговорил ключарь, устремив испытующий взгляд на Федота, — святая троица не велит на этих болванчиков, медных идолов молиться. И оберегаются они у нас как древний дар киевского князя Владимира. Тот еще отвоевал их где-то в неметчине. А вы кто такой, проезжий господин?..
— Я скульптор-ваятель, пробираюсь в смоленские края, ради украшения строящегося там храма.
— Ого! Немалое дело затеваете. Правда ли это?
— Не верите слову — есть грамота, подтверждающая профессию и свидетельствующая мою личность. — Шубин достал подорожную и показал ключарю. Тот прочел и возвратил грамоту с поклоном.
— Не хотите ли посмотреть строения наши, могу провести, пока светло.
— Буду рад, очень рад, — согласился Шубин и вручил ключарю два увесистых и грубых медных пятака. Были они в Грановитой палате, построенной по готическим образцам архитектуры; были и в той гриднице, где пировал-жировал Иван Грозный двести лет назад и распорядился истребить новгородцев за их вольность и непокорность.
Время было позднее, и Шубин успел еще осмотреть некоторые сторожевые башни, с высоты которых открывался вид на весь Новгород, утонувший в прозрачной вечерней дымке. На Волхове, рядом с кремлевской стеной, стояли многие торговые и рыбацкие суда. В склады и житницы сгружались товары, слышался лязг бросаемого в кучи железа, отрывистые грубые голоса грузчиков. Пахло рыбой, пряностью харчевен и торговых заведений, в обилии находившихся в этом городе.
Наутро Федот Шубин побывал на ярославском дворище, посмотрел росписи на стенах храмов и, выйдя на улицу, послушал, как два седовласых старца под гусельный звон поют старинную песню. Толпа пришлых людей и новгородцев обступила старцев, и медные полушки лениво и не щедро откладывались в перевернутые колпаки. А гусли звенели под заскорузлыми перстами, и слова песни пробуждали в памяти присутствующих дела давно минувших дней:
Гудели-звенели звончатые гусли, песня возносилась до самых небес, как поминовение по убиенным и утопленным новгородцам. Туманились, печалились лица слушателей, и по глазам их стекали слезы о загубленных предках, о былом величии Новгорода…
Шубин спешил. Не было времени долго останавливаться здесь, в этом интересном, своеобразном городе. И снова пара казенных лошадей — и путь-дорога дальше, на Смоленщину, через старый Псков, почти не уступающий Великому Новгороду ни по возрасту тысячелетнему, ни по славным достопримечательностям.