В Пскове целый день ходил Шубин по улицам, любовался на старину, как и в Новгороде; видел на каждом шагу следы славной истории этого города, которому в старопрежние времена даже враги, осаждавшие его, восклицали похвалу, как не имеющему себе равных на западе.
Обошел Федот Поганкины палаты, побывал на Кобылкином городище, на Романихе, на Сокольей, на Жабьей Лавище, у Богоявления на Броду, на старой Мощенке и на новом примостье, посчитал, посчитал, сколько там церквей да старинных каменных палат, и со счету сбился. Сказочная Русь! Кажется, появись сейчас же из-за поворота окольного Иван Грозный с опричиной, или хоть сам Александр Невский с доблестным войском, со знаменами, хоругвями и плененными ворогами, и тому бы Федот не удивился. В такой сохранной неприкосновенности выглядел в ту пору древний Псков, словно все дела и события исторические происходили здесь не так давно, оставив неизгладимый след на вечные времена. Но ничто не вечно: к прискорбию псковичан градоначальник и прочие отцы города уже тогда предрешили перепланировать Псков, перестроить его на новый лад, придать ему вид европейского города. И немного лет и немного усилий понадобилось для того, чтобы испортить облик древнего допетровского Пскова. Подобные преображения старых городов стали модой, разрушающей самобытную русскую архитектуру.
Как ни спешил Федот Шубин в Смоленщину, все же любознательность к быту деревенского люда брала верх над поспешностью, и он задерживался в очень многих попутных деревнях. Его интересовало на этом непродолжительном пути все: и как живет русский крепостной мужик, как трудится и проводит свой досуг, а больше всего интересовался Шубин незамысловатым, иногда очень наивным, иногда весьма глубокомысленным народным творчеством, искусством, выраженным во всевозможных художественных изделиях. Едет он по тракту, ведущему через деревни, построенные длинными посадами по обе стороны дороги, увидит избу, разукрашенную резными наличниками и разрисованными ставнями окон, остановит извозчика и долго любуется вычурной резьбой досужего выдумщика, нашедшего свободное время для того, чтобы украсить жилище и привлечь внимание прохожего и проезжего человека. Насмотревшись, Шубин, охваченный любопытством, заходит в избу многодетного крестьянина, живущего нераздельно с женатыми сыновьями, и здесь, внутри просторного бревенчатого пятистенка, словно в домашнем музее, было ему на что посмотреть и было над чем призадуматься. Широкая выбеленная печь занимает немалое место в углу избы и с наружной стороны расписана диковинными животными. В переднем углу под божницей, уставленной множеством темноликих икон, огромный, на двадцать душ стол, некрашеный, березовый, с точеными устойчивыми ножками, со стола свисает вышитая домотканая холщовая скатерть.
В угоду хозяевам и ради приличия, набожно перекрестившись на образа, Шубин поздоровался с хозяевами и домочадцами, спросил позволения посмотреть на внутреннее устройство избы и на всякие подробности, украшающие крестьянский быт.
— Милости просим, — сказал хозяин, старик лет под восемьдесят, — любуйтесь, за погляденье денег не берем, а от вашего глазу добра у нас не убудет. Может, пить-есть хотите, так и это можно, господин хороший, угостим чем бог послал. Молочишка, щей не хотите ли?..
Но Шубин отказался от угощения, сказал:
— Я к художествам страсть имею и очень любопытствую, за мной такой грех водится: хочу знать рукоделие народное, как оно и в чем сказывается в вашей жизни?
— Ну, какое там художество — рукоделие, — отмахнулся старик хозяин, — есть когда досуг, особенно зимой, так делаем кто что горазд. Смотрите, смотрите. Не жалко. Нам все это примелькалось, потому что украшения, какие и делаем, так только на тех вещах, кои постоянно в дело употребляются.
— Украшаете предметы и орудия труда и постоянного пользования? Так я понимаю? — спросил Шубин добродушного хозяина.
— Совершенно верно. Вот, скажем, ткацкий стан, что бабы полотно ткут, смотрите он как изукрашен. Обе станины из кокор вырублены, и концы их изображают лошадиные головы. Гляньте, на столе солонка, она вроде селезня. Валек, что белье на речке выколачивают, весь резьбой изукрашен и суриком размалеван. Или гляньте на створки у шкафа с глиняной посудой; это из соседней деревни один покойный маляр годов полста назад райских птиц с девичьими лицами на створках изобразил. Мастер был, царство ему небесное. Почти в каждой избе его кисть гуляла: кому потолки, кому заборки, закутки и скамейки расписывал. И денег не брал за это. В свое удовольствие делал ради куска хлеба! Он же моей старухе прялку расписал того году. Ну-ка, Агафья, покажи доброму человеку прялку, да и короб с пряжей покажи, что там у тебя написано? А я схожу на сарай, дугу выездную принесу, лукошко берестяное да еще что подвернется. Вишь, как проезжего человека все привлекает, будто век в людях не бывал и таких диковин не видал, а нам все запросто кажется… Эка, подумаешь, невидаль! А вон у нас, в пяти верстах в соседней деревне, есть такой живописец-картежник. Он господам по заказу игральные карты малюет, по три рубля за колоду платят. Да что карты, он захочет, так и ассигнации сможет подделать, только совесть не позволяет да страх удерживает от подобного малевания…