Куродо-но сёсё обладал приятной наружностью и самыми изящными манерами. Он сидел, неторопливо озираясь и, судя по всему, вспоминая о прошлом.
— О, как все мне знакомо здесь! — говорит он, вздыхая.— Я чувствую себя совсем как дома. Впрочем, не думаю, чтобы вам это нравилось.
Только этот намек он и позволил себе.
У принцессы не было никакого желания отвечать на письмо.
— Я не стану писать,— заявила она.
— Но это неучтиво! — всполошились дамы.— В ваши годы нельзя так пренебрегать приличиями. Даже письмо, написанное посредником, может быть воспринято как оскорбление. А уж если вы вовсе не ответите…
«Ах, когда бы матушка была жива! — подумала принцесса, и глаза ее увлажнились.— С какой нежной снисходительностью скрывала бы она мои недостатки, даже если бы и не одобряла моего поведения». Слезы падали на бумагу прежде, чем ложилась на нее тушь, и она не могла писать. В конце концов она начертала первое, что пришло ей в голову:
«Стоит ли, право, О столь ничтожной особе Тебе помышлять? Расточать ей свою любовь, К ней обращать упреки?»Не добавив к песне ни слова, она свернула письмо и отдала его. Тем временем Куродо-но сёсё беседовал с дамами.
— Я бываю у вас так часто, что вправе рассчитывать на более теплый прием,— многозначительно говорил он.— К тому же теперь по некоторым причинам я буду заходить к вам еще чаще. Надеюсь, мне позволят входить и во внутренние покои. Должна же быть вознаграждена моя многолетняя преданность…
С этими словами он вышел.
Видя, что все попытки добиться благосклонности принцессы лишь возбуждают ее нерасположение к нему, Удайсё совершенно потерял покой. Госпожа с Третьей линии с каждым днем становилась все печальнее. Слух о том очень скоро дошел до То-найси-но сукэ. «Госпожа не хотела мириться даже с моим существованием,— подумала она,— а ведь с особой столь высокого звания ей нельзя будет не считаться…» Она и раньше иногда писала к ней, а потому:
«О своей ли судьбе Стану я, ничтожная, плакать? Нет, о тебе Я грущу, и мои рукава Давно промокли до нитки…»Как ни уязвлено было ее самолюбие, госпожа все-таки решила откликнуться — отчасти потому, что в те дни было ей как-то особенно грустно и тоскливо, отчасти потому, что письмо бывшей соперницы принесло ей некоторое удовлетворение, ибо трудно было не заметить сквозившей в нем тревоги…
«Раньше и мне Лишь наблюдать приходилось, Как страдают другие. Разве ведала я, что скоро Окажусь на их месте сама?» —написала она. Могло ли столь чистосердечное признание не тронуть То-найси-но сукэ?
То-найси-но сукэ была единственной, кого удостоил своим вниманием Удайсё, когда его разлучили с дочерью Вышедшего в отставку министра. Однако, соединившись наконец со своей первой возлюбленной, он постепенно охладел ко второй и стал бывать у нее весьма редко, что, впрочем, не помешало им иметь детей.
Госпожа Северных покоев родила Удайсё четырех сыновей: Первого, Третьего, Четвертого и Шестого — и четырех дочерей: Первую, Вторую, Четвертую и Пятую.
То-найси-но сукэ родила двух дочерей: Третью и Шестую — и сыновей: Второго и Пятого .
Все двенадцать детей до единого были хороши собой и обнаруживали незаурядные дарования. И все же особенной миловидностью и умом отличались дети То-найси-но сукэ. Третья дочь и Второй сын воспитывались у госпожи Восточных покоев из дома на Шестой линии и пользовались особым расположением Гэндзи.
Право, трудно описать все сложности, с которыми пришлось столкнуться Удайсё…
Великий закон
Гэндзи, 51 год
Госпожа Мурасаки, 43 года, — супруга Гэндзи
Госпожа Акаси, 42 года, — возлюбленная Гэндзи, мать имп-цы Акаси
Государыня-супруга (имп-ца Акаси), 23 года, — дочь Гэндзи и госпожи Акаси, супруга имп. Киндзё
Третий принц (принц Ниоу), 5 лет, — сын имп-цы Акаси и имп. Киндзё, внук Гэндзи
Удайсё (Югири) — сын Гэндзи и Аои
Вышедший в отставку министр (То-но тюдзё) — брат первой супруги Гэндзи, Аои
Государыня-супруга из дворца Рэйдзэй (Акиконому), 42 года, — дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, приемная дочь Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй
Госпожа Мурасаки так и не сумела оправиться после тяжелой болезни, едва не пресекшей ее жизнь. Немало лет прошло с того дня, но она по-прежнему испытывала какое-то неопределенное недомогание. Не столь, казалось бы, и опасный недуг исподволь подтачивал ее силы, она слабела с каждым днем, и скоро стало ясно, что конец близок. Гэндзи был в отчаянии. «Неужели мне суждено пережить ее?..» — думал он, содрогаясь от ужаса. Сама госпожа сожалела лишь о том, что своим уходом причинит невольную боль тому, с кем связана долгими годами супружества. Других причин дорожить жизнью у нее не было: она жила счастливо и не оставляла в этом мире никого, о ком думы стали бы преградой на ее будущем пути.