Помолчал Тимофей, вздохнул.
— Да... Не считался за человека. Особливо это почувствовал однажды. Работал я у одного кулака в Баеве. Крутой был мужик и силы неимоверной: чуть что, кулаком между глаз, как свинчаткой,— и с ног долой. И была у него дочка Ганя. Добрая, ласковая, тихая... Глаза — как весенняя голубень... Полюбил я ее. И она меня отметила за что-то. Может, песнями своими уговорил ее сердце. Не знаю... Но только любили мы друг дружку крепко. Вошли однажды к ейному папаше да в ноги: так, мол, и так, благословите на жизнь. И что ты думаешь, Костя? Встал энтот папаша со скамьи, подошел к нам. Кланяйся, говорит, ниже. Я совсем положил голову на пол, а он, подлец, и наступил своей ножищей на затылок, ажно хрустнуло на лице что-то... Как червя давнул... Потом пошел я бродяжить по селам, песнями кормился... А людей с той поры бояться стал. Думал — на уме у них одно издевательство против меня... Да и о себе мысли иные пошли. Как ни крутил, а выходило, что не для меня создано счастье жизни, не тем человеком рожден, чтобы пользоваться благами. И до самой смерти, пожалуй, думал бы так, если б не Лавренть Наумыч, наш фельдшер... Перетряхнул он меня. Обнадежил. Дорогу жизни мне новую начертал...
Голос Тимофея вдруг потеплел:
— Позвал меня в лазарет Лавренть Наумыч, сказал: ты, Тимофей Корнеич, моим наипервейшим помощником будешь — исцелять раненых солдат революции, мол, дело особо важное. И вот я тут, ребяты! Гляжу вперед с большой надеждой и верой, потому что теперь знаю: и для меня на земле хоть малая доля радости отмерена. Многому научил меня Наумыч, мысли выправил, на жизнь по-иному глядеть помог, про революцию растолковал, что оно и к чему. А главное, братцы... И-ех!..
Тимофей вдруг вскочил, бросился в другую комнатку и вынес толстенную книгу.
— Вот! Грамоте обучил меня Лавренть Наумыч. Читаю! — И, не ожидая ответа, прочел чуть ли не нараспев: — «Ку-ли-нар-ны-е со-ве-ты-ы».— И гордо повторил: — Кулинарные советы. Стало быть, книга про то, как стряпать кушанья для раненых. По ней и делаем пишшу.
Артемка был ошеломлен. Вот так Тимофей! Вот так мастак! По книге обеды готовит! Никогда не думал Артемка, что про это в книгах пишут.
— И много их там? — спросил он уважительно.
— Кого?
— Да кушаньев разных... в книге.
— Много, Артемка. С тыщу, должно быть, есть. А может, и поболе.— И снова, присев за стол, охватил руками книгу, добавил мечтательно: — Сколько есть тут — все сделаю. Научусь такие блюды готовить, чтоб людям на диво. Наумыч говорит, что когда трудовой народ возьмет свою власть, в каждом селе построют... как их... обчественные столовые, где любой трудящий будет есть что ему угодно.
— Да ну? — округлил глаза Артемка. — Бесплатно?
Тимофей смущенно развел руками:
— Что-то, брат, не знаю. Должно, бесплатно... Уеду в свою деревню, буду угощать народ. Пусть поживет по-господски...
В это время открылась дверь и на кухню вошли трое мужиков из выздоравливающих: бледноватые, с перебинтованными головами, но веселые.
— А вот и мы,— сказал один из них, рябой.— Не опоздали, Тимофей Корнеич?
— Не опоздали. В самый раз.
Тимофей прошел к плите, принялся чуть ли не торжественно наливать и выкладывать пищу из чугунов в большие котелки.
Рябой потянул носом аромат кухни, почтительно осведомился :
— Чем вы, Тимофей Корнеич, сегодня нас порадуете?
— Суп с крикадельками, тюхтели с картошкой-пюре под соусом...
Рябой даже присогнулся от посыпавшихся замысловатых и непонятных названий, проглотил набежавшую слюну и еще почтительнее сказал, слегка кашлянув:
— Так что, Тимофей Корнеич, наши хлопцы, то есть раненые, просили передать вам душевное спасибо за вчерашнее угощеньице. Очень уж по аппетиту пришлось. Говорят, что ваши старания лучше разных пилюлей действуют.— А потом с лукавинкой: — По энтим причинам некоторые хлопцы пововсе не хотят из лазарета уходить...
Тимофей лишь мельком глянул на Артемку и Костю, но и этого взгляда было довольно, чтобы понять всю радость и гордость, какую доставили ему слова раненого.
Костя и Артемка пошли на квартиру. Шли молча. Тимофей со своими «тюхтелями» и разговорами всколыхнул такие мысли, о которых они и не подозревали. И только уже дома, в небольшой крестьянской избе, молчание было нарушено. Нарушено Костей.
Он закурил, прилег на лавку, застланную дерюжкой, спросил:
— Ну, а ты, Космач? Какие твои жизненные цели? Для чего, например, ты воюешь?
— Как для чего? — взъерепенился Артемка.— Чтоб беляков не было!
Костя задумчиво пустил струйку дыма.
— Этого мало, Космач. Очень мало...
— А для чего? — обидчиво спросил Артемка.
— Я?.. — привстал Костя, но не ответил: в избу вошел Неборак.
— Здравствуй, здравствуй, Артем. Все в порядке? Молодец. А доехали как? Тоже хорошо?
Костя пододвинул табуретку, Неборак сел, оглядывая Артемку все такими же острыми глазами.
— Что нового в Тюменцеве?
— Беляки там. Бубнов пришел со своим отрядом... Вот у вас тут новостей!
Неборак кивнул:
— Много.
Артемка помолчал, о чем-то раздумывая, потом снова поднял на Неборака быстрые глаза:
— Вот скажи: мы воюем, чтобы на земле ни одного беляка не было? Правда? Ведь этого не мало?
Неборак вимательно посмотрел на Артемку, ответил медленно:
— Не мало. Даже очень много.
— Ну вот! — Артемка стрельнул насмешливым взглядом в Костю.
— Но этого нам совсем недостаточно...— возразил Неборак.
Теперь уже Костя глянул на Артемку:
— Видал, Космач?!
— А что еще надо?
Неборак ответил не сразу. Затянулся несколько раз подряд самокруткой, отбросил к печи обжегший пальцы окурок.
— Страна, Артем, сам знаешь, вся разрушена. Нам нужно заводы поднимать, фабрики, шахты, землю распахивать. Это так же важно, как и разбить врагов. Без машин, без угля, без хлеба — не устоит наша молодая Советская республика. Разруха и голод дотянут удавку. Они наши самые опасные и смертельные враги. Победить их — значит спасти революцию.
Взглянул на притихшего Артемку.
— Так что после победы нам предстоит новая большая и трудная борьба, может быть, потруднее, чем эта.
Неборак помолчал. Потом заговорил мечтательно:
— А поднимем страну на ноги — что за жизнь начнется! Нет слов, хлопцы, обсказать все, что я вижу впереди. Только знаю: поднимется над нашей землей лес заводских труб, побегут из края в край поезда, и всюду засияет свет — электричество придет в каждый город, в каждое село! Понастроим школ, университетов, и не будет у нас ни одного неграмотного. Мы создадим тогда умные машины, и труд наш станет не страдой, а радостью. Машины будут копать, возить, пахать землю, сеять и убирать урожай. Мы будем только управлять этими машинами...
— Кто будет управлять? — тихо спросил Артемка. Неборак улыбнулся:
— Ты будешь. И другие хлопцы — рабочие и крестьяне.
— Не умеем же...
— Научишься, Артем. Для этого и воюем, ради этого льется сейчас рабочая кровь...
Артемка сидел молчаливый, серьезный. Думал. Задумались о своем и Неборак с Костей. Наконец Костя резко встал, вздохнул глубоко:
— Да, за это, Неборак, стоит воевать. За такую жизнь не то что оружием — зубами драться надо! Верно говорю, Космач?
— Верно, верно, Костя!
19
Занималось тусклое утро. Все небо — от горизонта до горизонта — затянулось беспросветной серой пеленой. Со степи злыми шквалами налетал ветер, хлестал по лицам редких прохожих то колючим снегом, то ледяным дождем. Дороги раскисли, оплыли жидкой грязью, и она, перевалив через бровки, ползла в подворотни дворов.