Серьга задумался. Не получится ли из этой затеи то же самое, что случилось с Пронькой и Спирькой? Поймают, изобьют, а то и просто-напросто убьют. Поднял голову, смущенно глянул на Проньку, в его напряженные глаза, которые вдруг похолодели и сузились.
— Трусишь, значит? — Голос у Проньки стал сухим, отчужденным.— Тогда нам говорить не о чем. Прощевай.
Он поднялся и пошел. Но Серьга схватил его за рукав:
— Ты погоди...
— Нечего годить. Думал, ты настоящий. Пусти уж.
— Не ерепенься, Пронька... Это не в бабки играть. Как мстить станем? Камни бросать в беляков?
— У меня граната есть...
— Граната?! — Лицо у Серьги посветлело.— Настоящая?
— А какая еще? Шваркнет — костей не соберешь.
— С этого бы и начинал! С гранатой любому отомстить можно!
— А я уж думал...
Они снова уселись на ясли.
— В штаб нужно бросить гранату. Когда Бубнов и Гришаня будут.— Было видно, что Пронька давно все обдумал.
— Там же часовые. Живо схватят.
— То-то и оно, что трудно одному. Потому и к тебе пришел.
Ребята долго и на всякие лады обсуждали, как лучше осуществить месть, однако все мысли пока свелись к одному: надо поразведать, как безопаснее подобраться к штабу.
Пронька отлично знал, в какой комнате находился Гришаня. Там было три окна: два выходили на улицу, к парадному входу, одно — во двор, но очень близко от угла дома. Ни к тому, ни тем более к этим двум окнам незаметно не подойдешь. Во-первых, часовой все время у крыльца; во-вторых, у штаба и коновязи почти до глубокой ночи толпились солдаты и бубновские бандиты. Что же делать?
Рано утром к Проньке домой прибежал расстроенный Серьга.
— Сейчас Мотьку видел, сказывал, что завтра Гришаня уходит с отрядом в Вылково. Бубнов будто бы тоже собирается куда-то. Здесь-то грабить больше нечего — чисто вымели...
Пронька сел, хмурый, злой.
— Фу ты, черт, не одно, так другое! Надумали уходить не вовремя.— Потом решительно: — Сегодня гранату бросим. Садись.
Только Серьга уселся, в сенцах хлопнула дверь.
— Наверное, тетя вернулась, — недовольно буркнул Пронька.
Дверь открылась, и в избу вошел... Пашка Суховерхов.
— Пашка?! Откуда взялся? — воскликнул Пронька. Тот устало, вымученно улыбнулся:
— В гости вот заглянул...
Вся одежда на нем была мокрой и грязной. В грязи были и сапоги, до самых колен.
— Ну и вывалялся... Давай-ка раздевайся.
Пашка с трудом снял намокшую телогрейку, стащил сапоги, подошел к рукомойнику, стал умываться, а Пронька загремел ухватом в печи — доставал чугунки с картошкой и кипятком. Пашка ел жадно, обжигаясь. Ребята смотрели на него и молчали. Наконец, проглотив последний кусок, Пашка глухо сказал:
— Спасибо.
— Будь здоров,— ответил Пронька.— А потом, через минуту: — Откуда пришел? На все время или как?
Пашка хотел что-то сказать, но вдруг лицо его искривилось, губы задергались, и он, упав на стол руками и головой, глухо зарыдал.
— Что? Что с тобой, Пашка? — бросился Пронька.— Заболел? Побил кто?
Пашка не отвечал, захлебываясь слезами. Потом постепенно затих, вытер торопливо слезы, выдавил еле:
— Маму... с сестренкой... убили...
— Да ты что?!
— Убили... Кулачье...
Пронька и Серьга, насупив брови, накрепко сжав зубы, слушали Пашку. А тот выдавливал слова, будто они все время застревали у него в горле.
— Уже в Гилевке были... Катя заболела... Сильно... Простыла, видать. Мама сказала, что дальше не поедет... Тятька просил, чтоб ехала, а она никак. Из-за Кати... К старушке одной поселилась.. И я остался... Только отряд и все наши сельчане уехали... приходят к нам... человек пять... Кричат: «Зараза красная!» И маму, и Катю, и старушку... Я убег... Через окно...
Помолчал, прикрыв глаза, потом снова:
— Скитался долго... Куда наши ушли — не знал... В одно село пришел — белые... В другое — то же. Домой, в Тюменцево, подался... К тебе вот зашел...
Пронька выдохнул трудно:
— Да. Заплачешь!.. — А потом вдруг вскочил, глаза засверкали, закричал: — Бить! Бить их надо! Без пощады, где ни встретишь! — Остановился перед Пашкой. — Поможешь нам? Отомстить хотим белякам за Спирьку...
Коротко рассказал об Артемке, о Спирьке, о гранате.
— Поможешь?
Глаза у Пашки ожили, встал:
— Дай мне гранату! Дай! Я сам, я хорошо брошу...
Пронька покачал головой:
— Нет! Еще дело испортишь с горячки. Тут спокойно надо... Значит, пособишь?
— Мне теперь хоть черту в зубы. Все одно пропадать.
Пронька озлился:
— Ты это брось! Раскис, как вон земля на улице. Тут не ныть надо, а бить!
План у Проньки созрел сразу.
— Серьга, вы с Пашкой у штаба понарошке затеете драку, а я в это время задами доберусь к окну. Я этих зверюг знаю: все сбегутся посмотреть, как вы друг другу носы бить будете. И часовые забудут сторожить своих псов.
Пашка молчал, а Серьга неуверенно произнес:
— А может, ночью?
— Что ночью?
— Гранату кинуть.
— Куда? В пустой штаб? Гришаня дома спит, а Бубнов черт его знает где. А мне оба нужны! Сразу! Вместе!
Пронька достал из-за иконы гранату, сунул в карман.
— Идем. На месте договоримся.
И они вышли.
— Только вот что, ребя,— проговорил тихо Пронька.— Оставаться в селе нам потом нельзя. Обязательно найдут. Как граната бахнет, бегите на заимки, за Густое. Бегите вдоль речки, промеж кустов.
На площади, у забора винокуровского магазина, толпилась кучка сельчан. Все, как гуси, тянули шеи, разглядывая что-то.
— Идем посмотрим,— заторопился Пронька.— Может, что интересное.
Он быстро протиснулся вперед. Мужик в рваном армяке, подпоясанный толстой конопляной веревкой, по слогам читал какую-то бумагу, наклеенную тестом на заборе.
— «При-каз... на-се-ле-ни-ю»... Приказ населению. Нам приказ, знатца. Это нам не внове, всякие приказы получать... Ишь ты, глянь-ко, кто приказ-то дал: «Ге-не-рал-лей-те-нант Мат-ков-ский...» Это не фунт изюму, братцы. Сам главнокомандующий тылов... Сызнова, знать, шкуру с нас спущать будут.
— Ты, Серафим, меньше языком трепли, а лучше читай, что в том приказе,— раздался нетерпеливый голос.
Мужик огрызнулся, а потом медленно и нудно, будто жевал мочало, начал читать. Пронька хмуро смотрел на его с трудом шевелящиеся губы. Колчаковский генерал сначала обязывал, а потом уговаривал крестьян арестовывать и доставлять в Барнаул всех членов главного партизанского штаба, начальников отрядов и других самозванцев, требовал от крестьян Алтая собрать и сдать все оружие, сообщать о местонахождении партизанских отрядов. За все это генерал обещал всяческие награды и поощрения.
— Да-а,— протяжно сказал Серафим, закончив читать,— это нам доподлинно ясно... «Награды и поощрения»! Знаю я эти награды. У меня их много на спине...
— Знать, тугонько приходится колчакам, коли запросили помощи,— раздался голос.
Проньку этот приказ обозлил еще сильнее. Он вылез из толпы и почти кричал Серьге, будто это он, Серьга, написал приказ:
— Ишь гнус какой! Выдавай и приводи к нему партизан! А этого не хотел? — И он сунул под нос Серьге грязный кулак.
Серьга отшатнулся:
— Ты чего? Сбесился? Я-то при чем? Да и не ори — гляди, беляки идут сюда.
— Я им покажу сегодня «награды и поощрения»,— уже тише забубнил Пронька.— Они у меня попляшут. Я им сегодня сдам оружие. Так сдам, что больше не захотят...
Пронька оглядел площадь: пустынна, только у волости, как всегда, солдаты.
— Вы, ребя, постойте тут, а я схожу посмотрю. Подошел к коновязи. «Ага, Бубнов здесь — вон его Карька стоит». Беспечно посвистывая, прошел мимо крыльца, мимо часового. Кинул взгляд на окна: есть ли Гришаня? Но никого не увидел. Вернулся. Вдруг цокот копыт от главной улицы. Оглянулся: Гришаня с тремя солдатами! Подъехал, хмурый, бледный, снова, видать, с перепоя. Ловко соскочил с седла, торопливо взбежал на крыльцо.
У Проньки отлегло от сердца. «Вот и собрались оба. Молодцы!» И поспешил к ребятам.