— Эту ночь я в первый раз после смерти несчастной спал хорошо. С полной ясностью видел я во сне покойную, только еще более красивой и стройной, чем прежде, и вела она себя со мной совсем так, как наяву. Снилось мне, будто это первый день нашей свадьбы и будто я провожаю ее как свою невесту к себе домой из моих приморских земель, а ты будто бы мне поешь гименей.1
Дионисий еще не кончил, как Леона громко воскликнул:
— И во сне счастлив ты. владыка, и наяву! Сейчас ты услышишь то самое, что тебе приснилось. И Леона приступил к своему рассказу,
— Из страха перед телонами бросивший якорь за пределами города, недалеко от твоего именья, подошел ко мне недавно один купец с предложением купить замечательной красоты женщину. Условившись с ним, я уехал в деревню, где дело мы с ним н закончили: я отдал ему талант. Законное же подписание купчей должно будет состояться здесь, в городе.
Дионисию было приятно слушать о красоте женщины — он, действительно, был женолюбив, — но неприятно — об ее рабстве: ему, важному человеку, занимавшему и по сану, н по своему воспитанию первое место в Ионии, ложе служанки претило.
— Леона,—сказал он, — красивый человек не может не бытьм свободным по происхождению. Разве не слышал ты от поэтов, что красавцы — дети богов-тем более все они дети свободных. Приглянулась она тебе в твоем уединении, по сравнению с деревенскими женщинами. Но уж раз ты ее купил, ступай на площадь2; знаток законов Адраст составит купчую.
Рад был Леона, что ему не верят: тем сильнее должна была поразить хозяина неожиданность. Но обошел Леона весь город, все столы менял, все милетские гавани, а найти Фероиа не мог он нигде. Он расспрашивал и купцов, и перевозчиков: Ферона никто не знал. В полном недоумении Леона нанял гребную лодку н проехал в ней до мыса, а оттуда к именью. Но не мог же найти он того, кто из Милета уже уплыл! Медленно возвращался он к своему хозяину. Обратив внимание на грустное выражение его лица, Дионисий спросил, какая случилась с ним неприятность, и Леона ответил:
— Загубил я твой талант, владыка!
— Случившееся,— заметил Дионисий,— заставит тебя действовать вперед осмотрительнее. Ни все-таки, что же произошло? Или новая невольница убежала?
— Убежал ее продавец, а не она, — ответил Леона.
— Ну, это был, значит, хищник, продавший тебе краденую рабыню и потому-то и сбывший ее втихомолку. Откуда происходит, говорил он тебе, эта женщина?
— Она из Италии, сибаритянка, из ревности проданная своей госпожой.
— Поищи, не проживает ли здесь каких-нибудь сибаритян, а женщину пока оставь в деревне у нас.
Печальный вернулся назад Леона, жалея о несостоявшейся сделке, н решил выжидать удобного случая, когда можно будет уговорить хозяина выехать в именье. Одна оставалась у Леоны надежда: наружность женщины.
2
В комнату к Каллирое вошли деревенские женщины и тотчас же принялись за нею ухаживать как за своей хозяйкой. А Плангона, жена эконома, смышленое существо, сказала ей:
— Все-то тоскуешь ты, доченька, о своих. А ты и чужих здесь считай своими. Дионисий, хозяин наш, человек хороший и добрый. Счастливо привел тебя бог в честный дом: житься здесь будет тебе, как в родном краю. Смой с себя тину-то после долгого морского пути: служанки у тебя есть.
С трудом, насильно отвела она Каллирою в баню, где ее натерли маслом и старательно вымыли. И если, пока на стояла одетой, женщины ивились ее божественному ицу, то еще в большее пришли они изумление, огда Каллироя разделась и они увидели всю ее такой же божественной, как и ее лицо. Словно каким-то сиянием заблистало ее белое тело, а кожа на нем была так нежна, что к ней страшно было притронуться: казалось, прикосновение пальца может её поранить. Кругом тихо перешептывались:
— Красавицей, и красавицей знаменитой, была наша госпожа, но этой годилась бы она в служанки.
Огорчали эти похвалы Каллирою, так как неложно пророчествовали ей о том, что ожидало ее впереди. Когда ее вымыли и начали ей завязывать волосы, то принесли ей чистые платья, но она стала говорить, что такие платья невольнице не подходят:
— Дайте мне рабский хитон, — сказала она: — ведь и вы важнее меня.
Надела она на себя, что первым попалось ей под руку, но и эта одежда пришлась ей к лицу, и, осиянная ее красотой, одежда выглядела богатой.