— Молчит!
Под вечер «врач» распорядился:
— Прекратить. Душ. Препараты.
Вечером пытки продолжались.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В камере смертников. — Человек все выдержит… — Легенды о сталеваре
В архивах гестапо и отделений полиции хранилось много донесений «наседок» — агентов, которых подсаживали в камеры для подслушивания разговоров заключенных. Эти донесения и помогли восстановить события, происходившие в камере смертников перед казнью Мазая.
…Ночью в камеру № 2 бросили на пол избитого старика. Утром он открыл глаза и увидел склонившегося над ним веснушчатого парня в телогрейке. Глаза у парня были мокрые.
— Не меня ли оплакиваешь, сынок? — спросил старик. — Напрасно. Мою жизнь немцы не отнимут — она уже прожита. И какая жизнь! Может, слыхал о Вавилыче? А ты кто?
— Здесь фамилий не называют, — ответил парень. — Может быть, я на допросах прохожу как «неизвестный». Но и сюда проникают агенты. Всякие среди нас есть. К нам даже один беляк затесался, эмигрант.
— Бывший, — в речи пожилого человека явно слышался акцент. — Теперь я такой же, как и все остальные. И никто не отнимет у меня права умереть на родной земле.
— За что же вас упекли? — спросил парень.
— Вернулся с немецкими войсками на родину и увидел, как гитлеровцы стреляли в русских женщин с детьми. Обвиняюсь в покушении на германского солдата…
Вавилыч отхлебнул глоток воды и спросил, не слыхал ли кто-нибудь о судьбе Андрея Емельяновича Заворуева.
Кто-то ответил, что Андрея Емельяновича расстреляли на Агробазе, другой слышал, что Заворуева увезли в Краснодар.
— Такие люди, как Андрей Емельянович, жизнь украшали, — задумчиво протянул Вавилыч. — Знаю, что умирать не сегодня, так завтра, но радуюсь, что не зря жил и знал многих хороших людей. Знал самого Федора Дмитриевича Панфилова. Великий был металлург. Только до революции не было простора для его таланта…
В дверях камеры показался высокий, могучий на вид парень.
— Убери лапы! — отмахнулся он от конвоира, когда тот хотел подтолкнуть его в спину. Одна рука у парня висела плетью, все лицо было в синяках.
— Хотел легкого конца, да не вышло, — обратился он к Вавилычу, видимо, признав его старшим в камере. — Следователь сказал: «Чего упираешься, уже билеты продают на поезда в Москву, Советского Союза больше нет». А раз так, то и жить не стоит. Бросился я на следователя, думал пристрелят на месте, а меня избили.
— И ты, дуралей, поверил фашисту? — укорил Вавилыч. — Думаешь, почему немцы расстреливают тех, кто слушает радио из Москвы? Потому, что наши наступают на всех фронтах. Кто знает, может, сегодня ночью выбросят десант на Мариуполь.
— Хорошо, что мы вовремя отправили на Магнитку стан 1250,— пожилой рабочий погладил заросший щетиной подбородок. — Надо думать, там днем и ночью выдают прокат…
Конвоиры втащили в камеру безжизненное тело и швырнули его на пол.
Парень в телогрейке наклонился к нему и ахнул:
— Мазай!
Вавилыч опустился на колени перед Макаром Никитовичем, стер с его лица кровь и заплакал:
— Убили нашего Мазая!
Кто-то брызнул на сталевара водой, и он открыл глаза. Его положили на нары к окну, и Вавилыч расстегнул на нем куртку. Тишину нарушало лишь хриплое дыхание Мазая.
Через некоторое время Макар Никитович попросил воды.
— Сколько же может выдержать человек? — произнес Вавилыч.
— Человек все выдержит. Если он человек, — совсем тихо, но внятно ответил Мазай.
И тогда в камере разом заговорили почти все ее обитатели.
— Подумать только, — сказал один из узников, — когда мы поймали гитлеровца, то сначала судили всей боевой группой, а уж потом расстреляли. Как будто бы есть гитлеровцы невиновные! Можно ли судить бешеных собак!
— За то, что творилось у противотанкового рва на Агробазе, всех фашистов стереть бы с лица земли.
— В одном я полностью согласен с шефом полиции Шаллертом, — сказал Вавилыч. — Он кричал на допросе, что ильичевцы унаследовали от своих дедов и отцов ненависть к немцам. Только не к немцам вообще, а к немецким оккупантам. Я их помню еще по восемнадцатому году. Сколько они расстреляли нашего брата! Немцы тогда закрыли оба завода в Мариуполе, и днем и ночью вывозили оборудование в Германию.
Мазай застонал, и к нему бросились узники. Он отстранил их и прошептал:
— Пройдет… Минуту…
Макар Никитович полежал немного, превозмогая мучительную боль. Через короткое время снова приподнялся, сделал глубокий вдох, как бы набираясь сил…