В камеру ввели еще двух смертников: один был совсем еще мальчишка, лет шестнадцати, второй постарше, лет двадцати.
— Чего ты расхлюпался перед этой сволочью, — отчитывал старший младшего. — Он и впрямь может подумать, что ты струсил…
— Да нет, это я от боли, — оправдывался младший. — Согнула она меня на минуту. А умереть я сумею как надо.
Старший увидал Вавилыча:
— И вы здесь?
Присмотревшись к Мазаю, он узнал сталевара и скорее выдохнул, чем произнес:
— И товарищ Мазай в этой камере…
Младший закрыл лицо руками.
Снова загремела дверь, конвойные втолкнули в камеру человека в рваной гимнастерке.
Он отдышался, осмотрелся и заговорил:
— Во избежание недоразумений сообщаю, что я действительно служил в полиции и кое-кто меня сейчас узнал. Но бить меня не следует, потому что я не «наседка», а настоящий преступник, приговоренный гестапо к расстрелу. Может, мое присутствие мешает вам беседовать? Так должен заметить, как бывший полицейский, что подобные беседы вообще вести опасно.
Он говорил ровно и сухо, но изможденное лицо было полно такого страдания, что все замолчали.
И только священник, захваченный фашистами с оружием, сказал со вздохом:
— И господу богу подчас нелегко разобраться, кто святой, а кто подлец.
Вечером в камеру привели еще семерых. Они ничего о себе не сообщили, не назвали и своих имен. Лишь один из них сказал: «Потом познакомимся, если сумеем остаться в живых».
Макар Никитович попытался разглядеть его, но чуть слышно застонал и сжал кулаки…
Перед рассветом в коридоре послышались крики:
— Прощайте, товарищи!
Из камер выводили приговоренных к расстрелу и вталкивали их в автофургон. Оставшиеся в камерах провожали товарищей стуком в двери и стены.
На пороге камеры появился немец:
— Мазай!
С нар быстро поднялись трое заключенных.
— В этой камере один Мазай.
— Я Мазай! — одновременно ответили трое. Четвертый, поднявшись с нар, сказал:
— Спасибо, друзья, но не надо.
— Как знать, Макар, может быть, еще сутки, и наши тебя выручат? Не спорь, оставайся.
Старый рабочий шагнул к двери. Его опередили двое других, но их решительно отстранил Макар Никитович.
— Прощай, Макар, — глотая слезы, сказал старик Вавилыч.
— Прощай, Макар, — эхом отозвались другие…
…Рассказывают, что один из тех, кого расстреливали в ту ночь, остался жив и, тяжело раненный, к утру очнулся во рву, куда фашисты сбросили трупы. Раненый дополз до дороги и спрятался в канаве. Увидев проходивших мимо женщин, он обратился к ним за помощью. От него и узнали, как погиб Макар Мазай. Женщины сообщили о смерти Мазая работникам совхоза, а те передали скорбную весть знакомым ильичевцам.
Рассказывают также, что женщины перенесли раненого в один из ближайших домов, своих имен они не назвали, чтобы избежать мести гитлеровцев. В этом доме раненый и умер через несколько часов. Перед смертью он повторил свой рассказ о том, как везли Мазая на казнь и что происходило у противотанкового рва.
…Мазая втолкнули в автофургон последним, когда там уже стояли, сидели и лежали все те, кто был обречен на расстрел в эту ночь.
В фургоне было темно, но Мазая узнали, когда он появился в дверях, освещенный фонарями конвоиров.
— Эх, все ж добились проклятые фашисты, не будет Мазая, — сказал кто-то горестно.
— Другие будут, — ответил Макар Никитович.
— Давай, Макар, поговорим, как нам со смертью побороться, предложил стоявший рядом плечистый человек. — Может, когда будем выходить из фургона, вырвем у немцев автоматы?
Машина тронулась с места.
— Или к противотанковому рву везут, где сады Агробазы и колхоза Горького, — предположил кто-то, — или к «Кальчикстрою».
Когда фургон остановился, приговоренные оказались у края рва. Они пригнулись, всматриваясь в темноту, и приготовились к прыжку. На мгновение их ослепил свет фар нескольких автомашин. Выстроившись полукругом, гитлеровцы стали медленно приближаться к противотанковому рву. Резкий окрик офицера зондеркоманды подхлестнул немцев, и они ускорили шаг.
— Прощайте, братья! К бою! Души фашистов!
Узники рванулись вперед под градом пуль. Мазая заслонили, прижали к земле. Но он вскочил, выхватил у растерявшегося от неожиданности гитлеровца автомат, и, поднявшись во весь рост, дал очередь по шеренге палачей.
В него стреляли из автоматов, пистолетов. Он упал, но снова поднялся, залитый кровью, в последний раз шагнул вперед…