Процессия продолжала путь. Усмехнувшись, Аллисон поднял лошадь в лёгкий галоп. Надо было спешить, чтобы не опоздать к обеду.
В камере судьи Алонзо Морфи синел уютный полумрак.
Соломенные циновки на окнах были спущены до самого низа, и свирепые лучи не проникали в комнату. Войдя в неё с яркого света, можно было подумать, что в ней темно, но, как только глаза привыкали, становилось понятным, что горбатый клерк в углу, за высокой конторкой, скрипит пером, не требуя лампы. В расстёгнутом жилете, без должностного своего парика судья Морфи сидел за столом, задумчиво глядя на шкаф, в котором поблескивали золочёные корешки юридической премудрости.
Пахло в камере, как и во всех канцеляриях мира, чернилами, сукном, бумажной пылью и ещё чем-то неуловимо противным. Рослый полисмен с каменной неподвижностью сидел у дверей.
Сквозь окно из находившейся во мраке кутузки неслась бесшабашная песня какого-то пьяницы. Но судья её не слышал.
Доброе круглое лицо его было немного грустно. На столе перед судьёй лежал переплетённый в свиную кожу томик Светония «Жизнеописание двенадцати цезарей». Судья любил классиков нежной любовью, но сегодня мысли его были далеко.
Потомок старинной и знатной креольской семьи испано-ирландского происхождения, судья Алонзо прожил всю свою жизнь в южных штатах — Луизиане и Южной Каролине. Его дед, капитан Майкл Мэрфи, ирландец на испанской службе, переселился из Севильи в Новый Свет, в город Чарльзтоун в Южной Каролине. Фамилия Мэрфи никак не поддавалась испанскому произношению и вскоре превратилась в «Морфи».
Сын Майкла, дон Диэго, был генеральным консулом испанской короны во всех южноамериканских штатах. В доме судьи и сейчас висела на стене в дубовой раме жалованная грамота, сделавшая дона Диэго испанским консулом на юге Соединённых Штатов. Она была датирована 1795 годом и подписана доном Хозе Хауденес, премьер-министром испанской короны.
«…Через несколько месяцев, — думал судья, — мне исполнится пятьдесят лет. Пятьдесят лет! А сделано так мало, так непозволительно мало… Жизнь прожита, а каковы её итоги? Что ж, пожалуй, они не так уж плохи. Я выбран членом верховного суда штата Луизиана ещё десять лет назад. Я мог бы заседать не в камере городского суда, а в пышном трибунале с часовыми у дверей. Но именно этого-то я и не хочу! Я люблю свою камеру и знаю, что принесу здесь гораздо больше пользы своему народу и своей стране… А дети? Дети — это тоже итог, но подводить его ещё рано. Старшая дочь замужем, судьба её определена. Правда, этот Джон Сибрандт…»
Судья поморщился и сердито отодвинул Светония. Даже себе самому он неохотно признавался в том, что терпеть не может своего энергичного и делового зятя.
«…Эллен — совсем ещё малышка. Эдуард — хороший мальчик, спокойный и разумный, с хорошим будущим. А Пол…» Пол всегда тревожил отцовское сердце судьи. В одиннадцать лет характер должен постепенно обрисовываться, а что он видит у Пола? Огромные способности ко всему, почти невероятную память. Но у него часты внезапные вспышки.
Грубые голоса послышались на крыльце. Судья встрепенулся, и выражение его лица привычно стало деловито-строгим.
Он быстро надел висевший рядом напудренный парик и застегнул жилет на все пуговицы.
Дверь распахнулась. Вслед за синим мундиром полисмена ввалилась процессия, успевшая пополниться в пути свидетелями и любопытными.
— Ваша честь! Справедливости, ваша честь! Проклятый негр! Я расскажу!.. Нет, я!.. — закричали все сразу, но судья сильно пристукнул молоточком по столу. Наступила тишина.
— Здесь не базар, джентльмены! — внушительно сказал судья. — Докладывайте, О'Хара.
— Избиение негра, ваша честь, — пробасил О'Хара.
Пострадавший налицо. Причины неизвестны. Обвиняемый — Пэт Донован, колбасник. Вот этот самый…
Судья снова стукнул молотком и сказал торжественно:
— Итак, мистер Пэт Донован, колбасник, расскажите суду всё по порядку.
Ирландец рванулся к столу.
— Я хотел бы знать, ваша честь, — заорал он, брызгая слюной. — Я хотел бы знать, в Америке мы живём или нет?
— Не отвлекайтесь, мистер Донован, прошу вас.
— Не буду. Приходит ко мне в лавку этот чёртов негр, — а лавка, заметьте, не для негров! — и нахально просит отрезать ему фунт колбасы. Деньгами звенит — украл, наверное, чёрная образина. В лавке — никого, я и отрезал…
— Ошибка, мистер Донован.
— Я же сказал, в лавке никого не было, судья. А он, собачья морда, понюхал колбасу — понюхал, что твоя леди! — и говорит: «Нет, не нужно мне такой колбасы, верните мне мои деньги». Я, ваша честь, прямо онемел! Ах так! — говорю… — А в какой мы стране живём, это ты знаешь?.. Деньги тебе обратно? А вот… а вот… Ирландец замахал руками.