— Вы едете к своим или куда–нибудь к знакомым? — спросил я.
Из его ответа я понял, что солгать ему трудно, а правду он сказать не может. Я должен его простить, он все расскажет по приезде.
Надежда Васильевна знала не больше меня, куда направляется Бурсов, и была неприятно удивлена тем, что юный друг лишил ее прежнего доверия. Мне отъезд и недомолвки Бурсова показались странными. Судьба молодого человека не была мне безразлична. Я знал, что и он глубоко привязан ко мне, и догадывался, что в его жизни могло случиться нечто такое, о чем лучше всего помолчать. Я не мог запретить моей фантазии измышлять что ей угодно и поверил, что между влюбленными возникли нелады. Я любил Михаила Леонтьевича, радовался его счастью и, уверенный, что Надежда Васильевна любит его, завидовал и желал ему всяческих благ. Эта любовь была и моей. Разве не были мне дороги эти люди, не радовали их нежные, многообещающие улыбки, выразительные взгляды и милые препирательства? Маленький разлад не ослабит, а укрепит их любовь, размолвка пройдет и прочно забудется.
Спустя неделю Бурсов вернулся. Он по–прежнему был чем–то встревожен, и, насколько я понял из его разговора с Надеждой Васильевной, отношения их серьезно ухудшились. Он в чем–то винил ее, говорил о лжи, которую никогда не простит, поведение ее называл недостойным. Она слабо защищалась и взволнованным шепотом как–то промолвила:
— Не сердитесь, Михаил Леонтьевич, не надо.
Я сказала неправду, чтобы помочь вам меня разлюбить… Для вашей же пользы… Кто мог подумать, что вы броситесь выяснять, действительно ли я замужем и верно ли, что у меня двое детей…
Он был с ней резок и порой жесток. Мне его речи причиняли страдание, как если были бы направлены против меня. Как мне тогда хотелось вмешаться и оградить ее от обид!
— Вы знали, что ваши сказки о горячо любимом муже мне неприятны, — не унимался он, — почему вы прямо не сказали, что любите другого?
Ее молчание не успокаивало, а раздражало его. Возбуждаемый новыми и новыми подозрениями, он уже более уверенно бросил:
— Любите другого, а заигрывали со мной… Ведь это так.
Она насмешливо взглянула на него и молча кивнула головой.
Бедняга Бурсов! После первой головоломки с мужем, якобы живущим где–то далеко, она задала ему другую. Где этому юнцу разобраться в стратегии женщины, одержимой желанием подогреть нежное чувство любимого? .. О, эти влюбленные, они сущие дети!..
Шли дни. Мое время проходило в раздумье, в тщетных попытках найти новый метод пересадки сердца, а мир вокруг меня не наступал. Мои помощники по–прежнему чуждались друг друга. Мрачные и молчаливые, они, как тени, бродили по лаборатории. Прежние друзья избегали вступать в разговор, а вынужденные заговорить, обходились сухими и короткими фразами.
Мне стало их жаль, и я сделал попытку восстановить мир.
— Пора ссору кончать, — сказал я Надежде Васильевне. — Михаил Леонтьевич извелся, разве вам его не жаль? Он очень вас любит, вы должны его пожалеть.
Она как–то странно на меня посмотрела и не сразу отвела глаза. Что означал этот испытующий взгляд? Ни упрека, ни согласия он не выражал, он говорил о чем–то мне неизвестном. Так по крайней мере мне показалось. Напрасно я ввязался не в свое дело, вряд ли мои советы ей нужны.
— Мне, быть может, не следовало бы… — начал было я, но она движением руки остановила меня.
— Следовало бы, Федор Иванович, ведь мы с вами друзья… Вы должны меня понять, — слабо улыбаясь, проговорила она, — я люблю другого… Михаил Леонтьевич знает, я не скрывала от него… Разве в наших силах что–нибудь изменить…
Печалью веяло от ее внезапно померкшего взгляда, низко склоненной головы и горестного полушепота… Как легко иной раз ошибиться! А я‑то завидовал ему… Удивительно, что в ту минуту мне не Бурсова, а себя стало жаль…
Напрасно я надеялся, что ущемленное самолюбие придаст Бурсову мужество и подскажет ему оставить Надежду Васильевну в покое. Увы, благоразумие покинуло влюбленного. Кстати и некстати вспоминал он о недавней обиде, сетовал на людскую неправду и в какой уже раз уверял, что этого ей не простит. Один из таких разговоров дошел до меня, когда я находился в соседней комнате, где время от времени превращался то в слесаря, то в механика, то в конструктора. Занятый проверкой компрессора, служащего для подачи кислорода во время операции, я вначале не придавал их беседе значения, но возбужденный голос Надежды Васильевны невольно привлек мое внимание.