– Ну как?
От непрошеного, задиристого гостя не осталось и следа: смотрел на Машу русский витязь добрыми, грустными глазами. Казалось, ещё миг, и поплывёт за окнами светлая берёзовая сказка.
– Здорово! – Маша захлопала в ладоши, а тётя Тоня, поджав губы, присела на краешек табуретки, но кочергу из рук не выпустила.
– Тебя как зовут? – спросила Маша парня, – Грид – ведь это не имя?
– Вовкой его кличут, – подала голос тётя Тоня, – а Грид – оттого что фамилиё – Гридин.
– Доложила, спасибо! Фа-ми-ли-ё! Ну что, гожусь в деды Морозы?
– Конечно, Володя! У тебя улыбка замечательная, только вот, улыбаешься ты редко. И костюм этот тебе маловат. А мы ещё Ночь Матери хотели отпраздновать…
– Это не беда, – тряхнул гривой Грид, – я отцовский тулуп возьму, он из белой овчины, до самых пяток достаёт. Настоящий дед Мороз позавидует.
А Ночь Матери – старый праздник…если помнит кто. Мне отец о нём говорил.
При упоминании об отце, улыбка исчезла с его лица, и сразу же погасли золотые искорки в глазах, и глаза стали холодными и тёмными, почти чёрными.
– Так это когда, завтра уже? Если Ночь Матери хотите отпраздновать – то завтра. Потом – солнцеворот зимний… Венок из лапника привезу утром, а свечи уж сама раздобудешь, слышь, языкатое величество, Антонина свет Тихоновна! Ладно, пора мне, – он как-то сразу заторопился и засмущался, – вечером часам к пяти подъеду, так ты детишек в сени выведи.
– Как это «подъеду», на чём? – удивилась Маша.
– Ну не на козе же, – ровные белые зубы сверкнули, – на лошади, как и полагается деду Морозу. В розвальни сена свежего положу… Эх-х!
И Машино сердце понеслось стремительно в этих розвальнях, хотя она их в глаза не видела…
Хлопнула входная дверь, и вновь заклубился холодный морозный воздух по полу.
– Дыши, тётка, можно уже! – донеслось с улицы.
– Отец у него хороший мужик был. Настоящий. А мать – пьяница, – тётя Тоня выглянула в окно.
– Почему был?
– Егерем работал, ну, видать, перешёл дорогу одному из начальничков – подстрелили на объезде, да не простой пулей – разрывной какой-то, жакан называется. С ним на медведя ходят, а человека, говорят, на части рвёт…
Маша только головой покачала – слёзы душили. А тётя Тоня продолжала свой рассказ.
– Он-то, вишь, баловать никому не дозволял, хоть ты всем начальникам начальник будь. Своих районных в строгости держал, а уж заезжих тем паче. К зверью, к живности всякой ровно к детям малым относился… лет десять уж с тех пор прошло. И что теперь с Володьки взять-то, безотцовщина – одно слово!
А баба одна, она что может? Натаха и раньше рюмочку, коли в руки шла – не пропускала, да только Олег её в строгости содержал. А как вывалился, всё прахом и пошло. Верно говорят: мужик пьёт – полдома горит, а коли баба пьёт – весь дом полыхает.
Только и осталось от батьки его, что роща у разъезда.
– Какая роща? – встрепенулась Маша.
– Берёзовая. Саженцы сам из лесхоза привёз, штук триста – не меньше… За каждым, ровно за дитёнком малым ходил. Аккурат к Вовкиному дню рождения высадил. И ни одно деревце не пропало – все прижились. Красота там неописуемая, вот весна придёт – свожу тебя на то место. Там же и порешили отца-то его душегубы… Могилка там. Натаха не ходит – кому там идти… А Вовка… Эх, да что говорить! А про какие это гости он тебя спрашивал, Александровна?
– Да так, – улыбнулась Маша, – я с ним раньше познакомилась, в электричке, когда ещё не знала, что здесь буду работать.
– Вот-вот, девонька, – подтвердила тётя Тоня, – по электричкам он и промышляет. Лёгкий кусок хлеба сыскал себе. И как только в глотке не застрянет. Одно слово – анчутка! Ему бы в армию, злыдню. Глядишь – и человеком бы сделался. Да только всё никак: отсрочка за отсрочкой – всё под следствием ходит.
Тётя Тоня плотнее прикрыла форточку и повернулась к Маше:
– Ты вот что, девонька, держись от него подальше. Не ровен час, что худое сотворит с тобой.
– А мне кажется, – он хороший, – вздохнула Маша, – глаза у него добрые, понимаете…
– Хороший, как же. Калина тоже себя хвалила: хороша я, только сахарку добавь!
Тётя Тоня, поворошив угли в печке, задвинула заслонку и закрыла трубу.
Тёплый воздух пошёл в избу, и несмотря на то, что за окнами к ночи мороз крепчал, в избе было тепло и уютно, то ли от потрескивания крепкого добротного сруба – ишь разошёлся морозец, то ли от урчания Коти – серого толстого кота, растянувшегося во весь свой невеликий кошачий рост на лежанке за печкой и ставшего Котей совсем недавно – месяца два назад и Маша и тётя Тоня называли серого котёнка-подростка Катей и пребывали в полной уверенности, что к весне кошка выловит всех мышей в сарае.
…Молоко он выпил залпом. Большая часть пролилась на грудь; ледяные струйки приятно холодили пылающее тело. А Маша уже и рушник откуда-то принесла, не иначе как с божницы сняла. Ох, и попадёт ей теперь от матери. Не велела она никому божницу трогать, сама лампадку зажигала, да рушник поправляла. Нарядный, с кружевом, красной да чёрной нитками расшитый… а Маша им лицо вытерла, грудь… Нет, не материн рушник, но такой знакомый. Расшит красной ниткой по краям: солнышко катится посолонь… Чёрные точки в середине ромбиков – поле засеяно… Отец так говорил. А ещё – жено непраздна, если точка в ромбике. Жено непраздна… выходит, что праздный – значит пустой? А праздник что же? Тоже пустой день, получается. И недаром отец праздник всегда святом называл. Свято – свет.
– Скажи, ты-то как здесь очутилась? А может, это мне привиделось всё… Молоко… Рушник… Камень холодный… и не синий он, и не серый.
Он говорил, но голоса своего по-прежнему не слышал… она улыбалась, отвечала что-то: слов не разобрать, но всё понятно.
– Постой, выходит, ты и не Маша вовсе, а просто похожа на неё?
– Я и Маша, и… не Маша. Тебе сейчас этого не понять, но потом всё станет на свои места.
– Как же это, – заволновался он, – как же… Я что, умер? Кто же ты тогда? Ангел?
– Ты не умер. Но ты и не жив. Ты сейчас на тропе Траяна [2] находишься.
– Где это? Я никогда не слышал о такой тропе… Где-то в горах?
Она рассмеялась:
– Это нигде. Это между небом и землёй, между жизнью и смертью. Как на Калиновом мосту. Слыхал небось, от отца-то? Отец твой этой тропой шёл, да и тебе суждено было идти ею. Да изрочили [3] отца твоего в недобрый час.
– Кто ты?
– Я – Милана. Я стану Машей. Буду носить имя чужое, но ты признаешь меня.
– Мне непонятно… Почему чужое?
– Маша сиречь Мария – имя пришлое [4]. А вы его русским считаете. Теперь – помолчи. Сейчас вершится твой рок. Пусть Доля допрядёт свою нить. Пусть исполнится то, что написано в книге Рода [5].
__________
[1] Ночь матери– это ночь перед днем зимнего солнцестояния. Очень древний языческий праздник. Главный атрибут праздника – это венок Йоля. Его делают из веток ели в форме круга. Это символ того, что все в мире циклично: смерть и рождение. Венок означает, что все в мире сменяет друг друга, что-то погибает, а что-то рождается. Выбор зеленых веток можжевельника или сосны не случаен, ведь именно этот цвет можно считать символичным началом возрождения. к тексту
[2] Троян(Траян; Трояк (укр.), Trzy (польск.), Эскулап (лат.)) – славянский бог здоровья, целебных трав, знахарства. Связан с огнем и водою. Покровитель времени и пространства. к тексту