Подступив вплотную к Громову, он быстро заговорил:
— Игнат Владимирович, вам надо бежать. Бежите, пока не поздно…
— Бежать?.. От кого? — удивлённо вскинул на него глаза Игнат Владимирович.
— Да, бежать! — твёрдо проговорил контрразведчик. — На собрании отступающей группы партизан вас решили арестовать и расстрелять.
— За что? — ещё более изумился Громов.
— Вы застрелили за мародёрство партизана, а его дружки шум подняли: "Если не убрать Громова, так он помаленьку всех нас перестреляет!" Их анархисты поддержали, вот и порешили… Бежите, Игнат Владимирович, я то греху недолго случиться…
Громов не двигался с места, молчал.
— Ну, что же вы… — торопил контрразведчик.
— Нет, это мне не подходит, — наконец проговорил Игнат Владимирович. — Убежать — это значит сказать: они правы, а я виноват. Проявить трусость. А раз так — нечего мне доверять отрядом командовать. Я пойду к ним…
Контрразведчик пытался отговорить его, но Громов отмахнулся и вышел на улицу. Навстречу попался Макс Ламберг.
— Слышал? — спросил его Громов.
Макс Ламберг утвердительно кивнул головой.
— Тогда вот что: готовь своих людей. До трибуны меня допустят, а дальше… Если упаду, открывай огонь по толпе. И командиру экскадрона Петрусенке это же передай.
— Ладно.
На сельской площади толпа партизан — шумят, о чём-то спорят. Громов идёт прямо, глядя перед собой, стараясь держаться спокойно. Партизаны расступаются, дают дорогу к столу, за которым сидит известный Громову анархист Карташов. Заломив фуражку на затылок и скривив тонкие губы в улыбке, он презрительно посматривает на приближающегося командира и игриво пускает изо рта кольца табачного дыма. Громов остановился у стола, сказал:
— Разрешите перед смертью несколько слов сказать?
Анархист молчит, продолжает пускать кольца дыма.
— Так как же, можно?
Анархист делает артистический жест рукой.
— Говори, чего уж!
Игнат Владимирович вскакивает на стол, поворачивается кругом и окидывает взглядом собравшихся. Наступает мёртвая тишина.
— Вот вы решили меня расстрелять. Ну, что ж, одним партизаном будет меньше. Колчаковцам это в радость. А за что?.. За то, что я предателя застрелил…
Партизаны зашумели:
— Откуда это видно?
— Он не предатель, а такой же партизан, как все!..
— А я утверждаю, что предатель, — спокойно продолжает Громов. — Убежал с позиций, бросил винтовку… Что бы было, если бы все так поступили? Сейчас не мы бы в Паромоновой были, а колчаковцы пороли и вешали ни в чём не повинных жителей. Этот партизан не только предал нас, а ещё занялся грабежом своих же мужиков, опозорил весь отряд. Кулаки и разная контра про нас слухи распускают, что мы бандиты, крестьян грабим. Мы говорим: врёте, мы крестьян защищаем! А он своим поведением обратное доказывает. После этого никто нас поддерживать не будет, всяк отвернётся. Мы представители революционного народа, потому нам нужна дисциплина. Без дисциплины Колчака не разбить. И должны мы так считать: если ты предал, ограбил или струсил, то ты враг. Вот я ваш командир, а если я струшу или с чужим добром попадусь, — стреляйте меня на месте, другой это сделает — другого стреляйте. Так я говорю?..
Партизаны зашумели. Громов не мог понять, одобряют они его слова или нет, и продолжал:
— Нам надо сейчас свою власть отстоять. Каждый человек нам дорог, а вы что делаете… По сведениям нашей разведки, выбитый отсюда противник в Знаменке получил подкрепление, вновь перешёл в наступление и занял Нижне-Пайвино, где измывается над жителями. Надо к бою готовиться, а вы бузу заводите. Меня расстреляете, другой должен немедля туда отряд вести и уничтожить беляков. — Громов сделал паузу и закончил. — У меня всё. Перед смертью хочу сказать: да здравствует Советская власть… Да здравствует Ленин!
Игнат Владимирович отстегнул маузер и бросил его на землю.
— Я готов. Можете свой приговор приводить в исполнение.
Тишина. Партизаны не шелохнутся.
Громов, глядя в глаза передним, твёрдо спросил:
— Молчите?.. Значит, понимаете, что не правы, и приговор отменяете?
Тишину всколыхнуло многоголосое "ура!".
А через несколько часов партизаны в полном порядке выступили на Нижне-Пайвино и в пятичасовом бою разбили белогвардейский отряд в девятьсот человек, вооружённый трёхдюймовым орудием и 12 пулемётами. Остатки противника бежали в Камень.
Против белогвардейцев, наступавших на другом направлении — на Тюменцево, двинулся отряд начальника Барнаульского боевого участка Фёдора Колядо.
Партизаны подошли к селу ночью, когда колчаковцы, изрядно похозяйничав в нём, крепко спали. Позиции заняли за огородами. Колядо собрал командиров батальонов и отдал приказ:
— Ну, хлопцы, белые нам попали, как кур во щи. До рассвета приказываю обложить село, а как третьи кочеты заиграют, ударим со всех сторон. Ось ты, Кузьма, — Фёдор толкнул в бок Линника, того самого Линника, который вместе со стариком Самусевым сразу же после чехословацкого переворота создал подпольную группу в Прослаухе и Вылково, — первым атаку начнёшь. А с той стороны Бараков ударит. Затем уж остальные на подмогу пойдут. Да патроны поберегайте, бо их у нас не густо. Больше на трещотки нажимайте. Понятно?
— Понятно! — дружно ответили командиры батальонов.
— Ну, и гарно. Утром в селе встретимся.
Комбаты попрощались, исчезли в темноте.
Кузьма Линник переходил от одной группы партизан к другой и говорил:
— Нам доверили первым атаковать. Фёдор Ефимович, наш товарищ Колядо так и сказал: надеюсь на твоих красных орлов. Не подкачаем, ребята, а?.. Всыпем колчаковцам по первое число.
— Не подведём, уж будьте спокойны! — заверяли партизаны.
Рассвет наступал по-осеннему медленно, и партизаны, поёживаясь от холодного ветра, переговаривались:
К. А. ЛИННИК — командир батальона полка "Красных орлов".
— Кажись, третьи петухи пропели?
— Нет, ещё только вторые.
— Скорее бы, истомились все. Им, белым-то, что: дрыхнут в тепле на мягких перинах, а мы карауль их.
— Не завидую я им.
— А, сказывают, ребятушки, нам первым доверили атаковать.
— А то как же! Когда развиднелось, хорошо стали различаться дома, партизаны приободрились: сейчас!..
Кузьма Линник выскочил вперёд и, размахивая наганом, выкрикнул:
— А ну, орлы, вперёд!
Громыхнул залп, следом ещё один, заработали трещотки. С другой окраины села ответили густой стрельбой. И сразу же на Тюменцево обрушилась целая лавина партизан. Белогвардейцы полураздетыми выскакивали из домов и метались по улицам, не зная, куда бежать — отовсюду неслись крики "ура", партизаны сыпали из огородов, дворов, из всех переулков. По улицам носился Колядо и, лихо работая шашкой, кричал:
— Бей их, хлопцы!.. Зажимай в кольцо, чтоб ни один гад не сховался!..
Белые поднимали руки, сдавались в плен. Только офицеры укрылись на мельнице купца Винокурова, засели в церкви. Партизаны взяли мельницу приступом. Церковь взять не могли — атака захлебнулась.
Колядо подскочил к Лиинику, проговорил:
— Не лезь, Кузьма, на рожон. Всё равно не возьмёшь. Нехай там сидят и кукарекают.
— Это как же не лезь? — удивился Линник: — Там же самая контра засела.
— Людей, людей береги! За зря многие сгинут. Ты тильки займи все ходы и выходы и жди ночи, а ночью мы с ними в жмурки поиграем.
Линник быстро отвёл партизан и занял все подступы к церкви.
С наступлением темноты начались партизанские "атаки" на церковь. До осаждённых белогвардейцев доносился топот бегущих людей, пулемётная трескотня. Колчаковцы дружно открывали огонь, и партизаны "откатывались" назад.
Так продолжалось всю ночь. Перед рассветом белые стреляли изредка — кончались патроны. А когда стало совсем светло, партизаны безбоязненно подошли к церкви и предложили: