Это я к тому, что когда, наконец, события начались, я был даже и рад. Я уже устал от спокойной жизни, налаженного быта, сонной атмосферы заколдованного замка со спящей красавицей Ладой. Я жаждал адреналина. А, поскольку я не являюсь прирожденным, то есть природным котом, мне как-то не к лицу было, то есть не к морде, сбрасывать вазы со шкафов. Тем более что ваз в нашем доме и не имелось — они все погибли во время борьбы со змеями. И Домовушка вряд ли будет гоняться за мной с мокрым полотенцем, он, скорее всего, прольет грустную слезу — он очень любит вещи, наш Домовушка, и очень их ценит. А потом он бы долго и нудно выговаривал мне, сокрушаясь о моей неуклюжести, и мне бы в конце концов стало бы стыдно и жалко, а в этом, согласитесь, никакого веселья нету.
Однако пора, кажется, приступить к рассказу, а то я все отступаю да отступаю.
Итак, события начались.
Лёня родила мальчика.
Она позвонила нам из роддома, захлебываясь от счастья сообщила, что мальчик Егорушка, весом в три кило и длиной в полметра, кушает хорошо, чувствует себя хорошо, совершенный красавец и волосики у него черные. И что как только ее выпишут она придет к нам в гости.
— Придет она, как же, — квакнул Жаб из своей мисочки. — Она о нас теперь и не вспомнит даже.
Жаб, как всегда, смотрел на мир с пессимизмом.
Не всегда оправданным.
Глава пятая, в которой мы знгакомимся с Егорушкой
И растет младенец там
Не по дням, а по часам.
Какой-то месяц спустя Лёня, сияющая и счастливая, явилась к нам.
В руках у нее был сверток.
Это был младенец.
Должен отметить, что женщины, как и кошки, всегда носятся со своими чадами, словно бы до них никто никогда не рожал, или, уж во всяком случае, не производил на свет подобного чуда. Каждый вновь появившийся в этом мире малютка — нечто особенное и неповторимое. И каждый последующий — совершеннее предыдущего. И каждый именуется ангелочком. Интересно, почему этот мир населяют люди, а не ангелы?
Леонидия не была исключением из правила. Она развернула сверток и с гордостью предъявила нам маленькое создание неприятного красного цвета. На мой взгляд, ручки и ножки у него были слишком длинными, а то, что она гордо именовала «волосиками», больше походило на черный пух. Младенец сучил ручками и ножками, и кряхтел, и постанывал, и пускал слюни…
А Домовушка приплясывал, размахивал лапками, восторгался, присюсюкивал, и торжественно заявил, что подобных младенцев ему еще видеть не доводилось.
— Что, таких страшненьких? — спросил я.
Лёня немедленно обиделась.
— Славненьких таких! — воскликнул Домовушка. — А ты, молодица, Кота не слушай, да на него не досадуй, молод еще, глуп, не смыслит. Вот своих заведет…
Младенец между тем покряхтел-покряхтел и заорал. Орал он басом, и его маленькое личико представляло теперь один только рот. По-моему, этот рот открылся шире, чем была вся его голова.
— Голодный, — сказала Лёня. — Сейчас я его покормлю.
Лёню отвели в бывшую бабушкину комнату.
Домовушка кинулся на кухню. Такое событие надо было отметить.
Пса отправили в магазин за покупками, в том числе и за шампанским, мне Домовушка велел чистить картошку, а сам занялся салатом, сокрушаясь, что как же это Лёня заранее не позвонила, не сообщила, что придет, знал бы — тесто бы поставил на пироги ли, или же на блины…
Лёня скоро присоединилась к нам и взялась помогать. Как всегда, помогала она больше языком, чем руками, рассказывая (очень подробно) о порядках в роддоме, и как ее дитя ест, спит и делает свои младенческие дела, и как ведет себя отец ребенка (очень хорошо, то есть помогает по хозяйству, встает ночью, стирает пеленки), и как ведет себя бабушка ребенка, Лёнина свекровь (очень плохо, то есть кушать не готовит, пеленки не стирает, ребенка не нянчит), и что ее, Лёню, обидели власти: она хотела назвать сына Егором, но такого имени, оказывается, официально не существует, и мальчика записали Георгием.
— Это же он будет Жорик! — восклицала она. — А я это имя терпеть не могу! Это же почти что Жоржик!
Вернулся Пес.
Мы накрыли на стол и уселись. На кухне, конечно, потому что в парадной нашей комнате спала Лада, и вообще там было не протолкнуться от стеклянных претендентов.
Первый тост произнес, конечно же, Ворон. И, конечно же, говорил слишком долго.
Он поздравил Лёню с рождением сына и наследника, поздравил сына и наследника с такой матерью, как Лёня, которую «мы все чрезвычайно ценим и любим», поздравил всех нас с новым членом нашего «тесного, дружеского семейного кружка». Потому что — он, Ворон, в этом уверен — сын Леонидии безусловно будет для нас родным, словно бы наш общий ребенок, общий сын…
Тут Жаб не выдержал и встрял:
— Сын полка! — и заржал радостно.
— Не смешно, — сухо отозвался Ворон, и продолжил призывать нас любить новорожденного, воспитывать его личным примером и окружать его заботой и вниманием. Это был очень нудный и очень длинный тост.
Жаб снова не выдержал:
— Короче, Склифосовский! — квакнул он. — Шампанское же ж выдыхается!
Ворон было огрызнулся, но Домовушка поддержал Жаба:
— И впрямь, Воронок… Ты все верно сказываешь, однако же разговоры растабарывать и после время будет, а пока не откушать ли нам? Да и выпить не мешало бы…
Мы дружно подняли стаканы с шампанским — все, кроме Лёни: ей, как кормящей матери, налили молока в кружку, — но выпить не успели. Явился Крыс.
Как всегда, не вовремя.
Настроение у нас слегка подпортилось. У всех, кроме Петуха. Петух не ждал окончания тоста, не ждал и приглашения выпить и закусить. Он уже успел вытянуть свою порцию шампанского и склевать свою порцию еды, и только бдительность Паука не давала ему приступить к пожиранию всего остального на столе.
— Пьянствуете? — риторически спросил Крыс. — Привет, Лёня.
— Привет, — сказала Лёня сквозь зубы. Она тоже недолюбливала Крыса. — Присоединяйся.
Крыс не заставил себя долго просить, уселся, даже лап не вымыв, сам налил себе, сам выпил, ни с кем не чокнувшись. Мы тоже, наконец, выпили и приступили к еде.
Мы очень хорошо посидели, несмотря на язвительного Крыса и на осоловевшего от еды и питья Петуха. Капитан Паук был в ударе и сыпал отборными анекдотами. Жаб квакал громче всех и порывался тоже рассказать анекдот, но то, что рассказывает наш Жаб, не для женских ушей, и мы дружно затыкали ему рот. Даже Ворон расшевелился и ударился в воспоминания об одном из своих многочисленных браков — то ли в Саратове, то ли в Сарапуле, и какие замечательные вывелись у них тогда воронята…
Нам было хорошо и уютно.
Наверное, поэтому Лёня так долго не вспоминала про своего младенца. Тот спал в бывшей бабушкиной комнате, а пока ребенок спит, он не орёт. А пока он не орёт, можно немного расслабиться. Как после оказалось, расслабляться на самом деле было нельзя.
Мы сидели за столом уже часа три, когда Лёня сказала:
— Что-то он долго спит. Его уже кормить пора. И нам пора домой, а то мой с работы уже скоро придет…
— А чаю? — вскричал Домовушка. — Чаю же еще не пили!
— Дома, — отмахнулась Лёня. — Хорошо с вами, да некогда мне.
Она встала с места — и тут же плюхнулась на лавку.
Потому что в дверях кухни появился мальчик лет пяти и сказал:
— Мама, я кушать хочу!
Он был смугленький, голенький, толстенький. Нос у него был курносый, волосы черные, лицом он немножко походил на Лёню. Но мы все равно сразу не догадались, кто это.
Лёня так и спросила — задушенным голосом:
— Кто это?
Мальчик гордо ответил:
— Я — Егор.
И добавил:
— И я хочу кушать. Мама, ты меня покормишь в конце концов?
Лёня позеленела и упала в обморок.
Дальше была немая сцена, как в «Ревизоре».
Мы растерялись.
Мы застыли с разинутыми ртами, пастями, клювами.