И чудо-дитя сдалось.
Он перестал брыкаться, и только заревел в голос, не утирая слез. И кричал: «Мама! Мамочка!» — так громко, что я даже испугался. Знаете ли, материнский инстинкт — штука могучая, странная и непонятная. А вдруг его вопли достигнут слуха нашей Леонидии, пронизав все эти измерения (пятое, шестое и седьмое), пробьют стену гипнотического сна, и явится к нам Лёня разъяренной фурией — она же нас по стенке размажет, когда увидит, что с ее деткой приключилось!
Зрелище, я вам скажу, было еще то: реки не реки, но полноводные ручьи крови стекали с пухлой деточкиной спины, запятнав девственную белизну кушетки, белый кафель стен, белоснежную шерсть Пса (ну и на меня, естественно, тоже немало попало).
Будучи существом чистоплотным, я в то же время до конца так и не перенял все кошачьи привычки — мыться языком мне как-то претит. К тому же слизывать с себя кровь!.. Человеческую!.. Бр-р-р!!!
Поэтому я спрыгнул со спины Егорушки на раковину умывальника. И открыл кран.
Вода из крана текла — что было странно, если подумать, ГДЕ находилась лаборатория. С другой стороны Бабушка была женщиной мудрой и предусмотрительной, уж верно, она подвела нитку водопровода откуда-нибудь из соседнего измерения.
Я тщательно вымыл лапы и грудь, расчесывая когтями слипшуюся от крови шерсть. Попутно я краем уха прислушивался к воплям за моей спиной.
Егорушка перешел к угрозам типа: «все маме расскажу!», перемежаемым ругательствами, их которых самыми мягкими были «Гады!» и «Фашисты!»
Пес читал мальчику проповедь о том, что нужно слушаться старших, что мучить живые существа плохо, употреблять в речи скверные слова и вовсе нехорошо, а ябедничать отвратительно.
Не, но как вам это нравится! Пес, известный всему миру стукач и доносчик!
Мне даже захотелось на мгновение, чтобы Егорушка таки рассказал Лёне, как мы с мальчиком обошлись — пусть Пес хоть однажды побывает в моей шкуре, небось, потом неповадно будет наушничать!
Но я поборол это мстительное и недостойное желание в зародыше. К тому же мальчик настучит не только на Пса, но и на меня.
— Я предлагаю, — мурлыкнул я, — заняться воспитанием этого субъекта. Здесь в углу имеется прекрасная метла, из которой можно надергать много длинных гибких прутьев…
Мальчик затих, прислушиваясь, и только изредка всхлипывал.
— А зачем? — спросил Пес недоуменно.
— А высечь его. Чтобы неповадно было.
Мальчик завыл и задергался, пытаясь высвободиться.
— Бить детей нельзя! — завопил он. — Не имеете права! Это непедагогично! — смотри ты, какие мы слова знаем!
— Да, Кот, ты, кажется… того… перехватил, — неуверенно проговорил Пес. Но мальчика прижимал к кушетке плотно. — Сечь — это как-то… того… неправильно. Не наш метод…
— Наш — не наш… А он, между прочим, чуть Крыса насмерть не задушил. А, может, даже и насмерть — не знаю, спасут его или не спасут, крысу эту. А завтра он Домовушку раздавит. Или на нас с тобой капканы ставить начнет…
Про Домовушку — это Пса проняло. Любит Пес Домовушку.
Впрочем, Домовушку у нас все любят (даже Ворон, хоть они через день и ругаются). И любим мы его не за то, что Домовушка нас всех кормит, и о нас обо всех заботится. Просто очень он у нас славный, Домовой наш.
Пес в раздумьи поерзал, но все еще не соглашался:
— Так, может, поговорить с ним… Объяснить ему, что так делать нельзя… Он же все-таки еще маленький…
— Ты же ему объяснил уже. Четыре раза — я сам слышал.
— Три! — заорало дитя. — Три раза! А я все равно эту крысу придушу! И тебя, кошак, тоже! И тебя, сукин сын! — на это Пес обиделся. И зарычал.
Но мальчик не испугался.
А зря.
— Давай, — сказал Пес. — Раз он человеческого языка не понимает.
Я быстренько распотрошил метлу.
Прутья были гибкие и упругие — все правильно, в лаборатории, как и вообще в шкафу, время стояло на месте, так что пересохнуть прутья не могли.
Пес всей тяжестью навалился Егорушке на плечи, и я хлестнул мальчика по голой попе. Легонько хлестнул — я же все-таки не садист какой-нибудь.
Мальчик продолжал орать, называя нас не только гадами и фашистами, но и сволочами и извергами.
Я хлестнул сильнее.
— Ой, больно! — закричал Егорушка. — Ой, мамочка!
— Крысу тоже больно было, — сказал я, и ударил еще раз.
— Ой, ну пожалуйста, не надо! Дядя Кот! Я больше не буду! Никогда-никогда!
— То-то, — сказал я.
Я размахнулся, чтобы закрепить науку еще одним, последним ударом, как из-за моей спины послышалось знакомое карканье:
— Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Что ты творишь, Кот?!! Ты зачем инструмент испортил?!!
— Можно подумать, — огрызнулся я, — какая-то метла! Купим мы тебе новый инструмент для уборки, успокойся!
Ворон уселся на штатив с пробирками, как на насест, и схватился за голову.
— Когда ты только научишься мыслить логически?! Ты что, не понимаешь, что находишься в лаборатории прикладной магии? Инструмент для уборки, надо же такое придумать! Это же часть бабушкиного летательного аппарата! Ступа же рядом стоит!!!
— Где? — оглянулся я. В углу действительно что-то стояло. Бадья какая-то.
— Что, ступы никогда не видел?
— Нет, — честно сказал я. Я действительно прежде никогда не видел ступы, только в старом детском кино, «Морозко», кажется. Но это было давно.
— И для чего, для чего, я тебя спрашиваю, ты это сделал, вандал?
— Чтобы воспитать этого… инфанта террибля, — огрызнулся я. — Чтобы впредь неповадно было!
— Кого-кого воспитать? — опешил Ворон, и даже успокоился.
— Ага, не знаешь! — обрадовался я. В кои-то веки я знаю то, что неизвестно премудрейшему! — Это по-французски «ужасный ребенок».
— Ты хотел сказать… — тут он произнес то же самое, но совсем иначе — даже и пытаться не буду воспроизвести его произношение. Скажем так: оно было столь же далеко от французского, как и мое, только в другую сторону. — Да будет тебе известно, недоучка, что выражение это употребляется для обозначения детской непосредственности и наивности, когда дитя говорит о тех вещах, о коих взрослые привыкли умалчивать по той или иной причине, и от того взрослые попадают в неловкое положение. Далее, — он переступил с лапы на лапу. Разноцветные жидкости в пробирках грозно дрогнули.
— Далее хочу я спросить: с каких это пор слово «порка» стало синонимом слова «воспитание»? Убеждение, ласковое увещевание, строгое порицание, в крайнем случае легкий шлепок — вот надлежащие способы формирования достойного индивидуума, но никак не применение грубой силы, да еще в таком виде, как розги…
— Как ты меня в темечко клюешь по десять раз на дню, это можно, а как мозги вправить этому дитяти распоясавшемуся, так уже и нельзя?
— Я тебя не воспитываю, я тебя учу! — гаркнул Ворон. — Тебя воспитывать поздно — вырос уже!
— Так и этот чудо-юдо-богатырь уже вырос! — гаркнул я в ответ. — Пес его увещевал, ласково, так ты бы слышал как этот деточка нас тут материл — и откуда только такие слова знает, ангелочек!
— Да, — подтвердил Пес. — Очень нехорошими, скверными словами нас обзывал и грозился; не понимает он человеческого языка!
Егорушка, который до этого напряженно прислушивался к разговору, захныкал, заколотил ножками по кушетке и заскулил:
— Я больше не бу-уду!..
— Конечно, не будешь, — хмыкнул я. — Уж я об этом позабочусь! Или Пес позаботится…
— Погоди! — каркнул Ворон. — Не торопись так, — и обратился к Егорушке:
— Чего ты не будешь делать? — наверное, он хотел говорить ласково, но от этого его «ласкового» тона у меня лично мурашки под шерстью побежали. Как-то неуютно мне стало.
— Такие слова говорить… нехорошие… — проныл Егорушка.