…И вот теперь – годы спустя — мы с Иваном Павловичем Алексахиным, по несвойственной обоим, наивности, — приняв ХХ-й съезд компартии чуть ли не за светлое начало новой русской демократии, — решились. И попытались возбудить уголовное дело «...по факту массового изуверского убийства солдат-штрафников отстоявших Сталинград, — удушением их и голодом, — в танках нефтеналивных барж...». Попытка обошлась Алексахину инсультом. Мне с семьёй новой ссылкой. И обиднейшей невозможностью встретиться с Карлом, гостившим у своей московской бабушки Катерины. А ведь добрую часть времени он успел провести и в доме моих стариков на Разгуляе. Встречи с ними, — с ними именно, — были для Карла особенно интересны и дороги.
52. Старики
Старики счастливо оставались единственным живым связующим звеном его — внука — с безвозвратно ушедшим феерическим прошлым его бабушки и деда в России. И с годами эта их, казалось бы, стремительно отлетевшая в небытие жизнь все более и более волновала его воображение. Ведь именно в страшной «Московии» проходила их молодость, несмотря ни на что по-своему счастливая, даже блистательная. Там их любовь завязалась и расцвела. Но там же мертвой петлей затянулась их трагедия. Оттуда и цепь несчастий потянулась к Эмилю, сыну их, и к нему, Карлу, тоже... Узнать все, даже самые мельчайшие и пусть малозначащие, подробности о бабушке и деде стремился он страстно. Считая собственную свою жизнь, как впрочем, и отцовскую, неудачной и внимания не стоящей, все что касалось его стариков было ему интересно и волновало его. И когда бабушка стала рассказывать о прошлом Катерины и Густава, он был восхищен и поражен ее осведомленностью. Понял: она была, конечно, «подхлестнута» его живейшим (непривычным ей старой и «никому больше не нужным») интересом к ее воспоминаниям; она, конечно же, обладала необычно всеохватной и, вовсе уже не по возрасту, острейшей памятью — а возраст-то ее был куда как почтенен! И наконец, она поняла, что дожила до часа когда случилась возможность полностью, до дна, освободиться от столетие наполнявшего ее груза фактов и впечатлений ее активной зрелости!
С первых рассказов ее отметил он зоркое, старостью не затуманенное фотографическое видение ею мельчайших деталей ушедшего времени, уходящих корнями аж в восьмидесятые годы ХIХ века. Бабушка почувствовала это. Отсюда — каскады событий и фактов. Отсюда же стремление поделиться ими и заполнить и его память! (Которая сохранит всё обретённоё тогда, в Москве. И позже наполнит жизнью его блистательные романы!)... И мое сожаление отсюда о том, что я «проездил» последний бабушкин рассказ о самых близких мне людях. «Удовлетворился» я тем, что отсутствие мое на этом пиру Бабушкиной памяти — кара мне, возмездие мне за затянувшееся молчание мое о «Бакинском этапе». Поделом мне...