Второй приезд Карла оставил множество впечатлений. Как от услышанного от него, так и от живого присутствия его в нашем доме. Правда, общаться с ним приходилось на этот раз урывками: он привязан был экспертом к большой группе латиноамериканских кинематографистов. К тому времени мы уже знали, что Карл занимается сценариями в документальном телевидении. Потому сразу возник круг совместных интересов, скажем так. Беседы по которым мне легко было поддерживать: Арктика. Моя Арктика, которой отдана была моя жизнь. Это было тем более важно, что у нас с Карлом шел процесс нового знакомства. А для людей близких и давно знающих и любящих друг друга, — однако же лишь заочно, — состояние это мучительно. Во всяком случае, сложно чрезвычайно! Достаточно вспомнить мамы моей и мое «ново знакомство» в Ишимбинском зимовье в декабре 1953 года, после двадцати четырех лет разлуки... А с Карлом, которого «знал» я всю свою сознательную жизнь, мы вовсе и не виделись никогда… Арктика нас моментально связала воедино. Он ею всегда интересовался — житель экваториальной, жаркой зоны земли. Она снилась ему. Учась в школе, он перечитал «гору литературы» о полярных странах и их исследователях. Не раз был в субарктической Лапландии. Он, между прочим, прежде меня прочел все, написанное об Александре Васильевиче Колчаке в связи с его участием в экспедиции Толля на Новосибирские острова в 1899–1902 годах. И написанное самим Колчаком он знал куда больше моего. И было очень приятно, волнующе, когда на мое замечание-намёк о дружбе мамы с Александром Васильевичем, — ещё с самого детства их, — Карл, смеясь весело и довольно, ответил:
— Да все это я в самых малейших подробностях знаю от деда! Дед же очень много мне рассказывал...
У нас оказались общие знакомые, общие события связывали наших близких. Карл, с пристрастием сценариста, расспрашивал меня о моих путешествиях по районам Арктики и Антарктиды. Интересовался деталями и подробностями собственных моих исследований на просторах этих «скверно оборудованных для жизни» территориях Земли. А когда пришлось рассказывать о моих работах по ледникам и наледям я проговорился, что происходило всё это в ссылке... Тогда и раскрыл я ему наши семейные Гулаговские «тайны»... Что-то он, конечно, и прежде знал о лагерной судьбе моей семьи. С моих слов наша история как бы вплотную надвинулась на него мрачной глыбищей. Обволоклась страшной реальностью. Предстала во всей своей чудовищности. И как бы подтвердила, как бы материализовала детские а потом и взрослые его страхи. А они сопровождали всю жизнь его отца и самого Карла! Почему-то особенно остро воспринял он рассказы о моей судьбе. И здесь Карл, — как и многие мои друзья и родичи, все узнанное от меня тут же мысленно начинал «примерять на себя». Тем более что собственная его жизнь, как и жизнь его отца после 1918 года, проходила, по сути, в той же Гулаговской ауре. Только как бы… в несколько отстраненной от основного массива Большой Зоны, зарубежной ее подкомандировке. До сегодня условно именуемой «Западной Европой» и ее «отделениями» — «Германией» там, или «Финляндией».
54. Трагедия меннонитов
…Год 1919. Левобережная Украина. Отряды ЧОН живьём сжигают меннонитов. Единственных оставшихся в Восточной Европе Последователей Иисуса Христа, которые по своему вероучению — известному миру, никого не убивают, не воюют ни с кем. Они не могут касаться орудий убийства даже во спасение жизни — собственной, и близких. Ибо Апостол Пётр предлагает прекрасное и здравое учение: «И кто сделает вам зло, если вы будете ревнителями доброго?» (I Пет. 3,13). Заповеди Иисуса Христа понимают они буквально. Буквально исполняют завет любви и взаимопомощи: «Итак, доколе есть время, будем делать добро всем» (Галл.6,10). И ради этого, — по примеру своих голландских и германских единоверцев, — именно меннониты – и только они одни – в Первой мировой и Гражданской войнах безвозмездно и самоотверженно трудились санитарами и сидельцами в бесчисленных полевых лазаретах и тифозных бараках Кременецкого «больничного царства» Мамы на Украине. И, не принимая какой бы то ни было оплаты, снабжали его продуктами питания и обеспечивали сложнейшую его жизнь.
Но этот подвиг – далеко не всё что они могли и что делали.
По строжайше соблюдаемой ими традиции они могли лишь выращивать лучшие в мире непревзойденной урожайности и великой биологической ценности твердые сорта пшеницы. Те что в Европе и Африке с Австралией названы «Золотыми фламандскими». А в США и в Канаде — еще и по имени главной хлебной провинции бывшего Британского доминиона — «Манитобой». Ещё они могли «лишь» выводить лучшую на планете рунную овцу от которой шерсть — гордость и слава от века британских, фламандских и голландских поставщиков-крестьян. Позднее, богатство Австралии. И величие британских же ткачей…