— Они воевали не за Сталина, а за Россию...
— А немецкие евреи? Из тех, кто оказался в вермахте, — они-то за что воевали? Они за свой фатерлянд дрались — настоящий, не нацистский! Только в спину им никто не стрелял, как вашим. Они воевали за свободу! Они же понимали: ненавистный им режим рушится. И сгинет через месяцы, через недели или даже через дни. А режим Сталина ворвется к ним взамен гитлеровского! О! «Освобожденные» им уже знали — куда как более страшный! Наши евреи — люди прагматичные — не могли не прикинуть, что в сложившейся ситуации, когда американцы ещё далеко, куда разумнее в Берлине вместе со «своими» отбиваться от русских. И пусть даже погибнуть, но при оружии, свободными, значит! Значит, не в гестапо, и не в сталинском плену. Тем более, не дожив до «объяснений» с комиссарами из недобитых Сталиным тех же евреев на тему: «А вот почему фашисты твои не придушили тебя в газовых камерах? Почему фашисты твои живьем тебя не закопали? Почему твои фашисты не пустили тебе пулю в лоб, падло? Почему вообще ты жив, жидовская морда?! Советские — они все зациклены на немецких евреях. Потому что сами не понимают, почему еще живы после пятилеток непрекращающихся сталинских репрессий. И от вечного страха перед ними, от черной зависти перед нами — что мы живем, живем! — живьем готовы нас закопать попади мы им в лапы! Или ты не знаешь как евреи «любят» евреев? Служат-то они Сталину из-за куда как большего страха, чем перед Гитлером! Или весной 1945-го немецкие евреи не знали тонкостей предстоявшего свидания с вашим режимом? И не прикидывали, что лучше: со «своими», до их конца или с чужими — до своего? Знали. Прикидывали. Начинали, наконец понимать трагизм своего положения. Но почему-то… только лишь настоящего, ни в малой степени не догадываясь соотнести его с не такими уж и давними временами и событиями. А ведь умные евреи — в Германии были и такие, много таких — задолго до первой мировой войны сообразили, куда их несет… К примеру, «наступление на высоты культурной жизни» германского общества.
67. «Что есть истина?»
Понимаешь, Бен, когда я вспоминаю о товарищах моих — евреях, вместе со мною отбивавшихся от русских весной 1945 года в Берлине, я догадываюсь, почему они тогда оказались вместе с нами точно зная, что нацисты творят с евреями. Пусть диким это не покажется, но причиной тому была возносящаяся их над страшной действительностью… спасительная ностальгия-мечта по «старой, доброй Германии». Где им так спокойно, так сытно, весело и вольно жилось. И защищая своё Германское отечество от русских, они ни на час не сомневались: ненавистный нацизм падет! И на его руинах снова поднимется из руин и пепла та самая «старая и добрая» страна. Всё в ней станет как было. Даже начнется всё сначала. Или — еще лучше — продолжится прерванная с приходом Гитлера замечательная жизнь...
И что самое удивительное, Бен, все они в мечтах своих будто бы забыли как жили и что делали в той «старой и доброй» Германии. А жили они так, и проделывали такое, что даже очень разборчивый на выражение вслух своих мыслей еврейский публицист-умница Хуго Бергман — а почитали его не одни евреи, но вся немецкая Германия — предупреждал о надвигающейся на евреев беде. Он писал профессору Карлу Штрумпфу: «Не будучи составной частью германской культуры, мы — евреи — просто-напросто присвоили себе результаты немецкого культурного прогресса. Потому наиболее активными антисемитами у нас в Германии становятся не только и не столько оголтелые фанатики-расисты, но и серьезные, добропорядочные немцы, прежде хорошо относившиеся к евреям. Они — люди консервативные — чтят свое прошлое. И противятся тому, чтобы евреи присваивали себе плоды этого прогресса. Все это “лишает сна” не одних немцев-юдофобов, но даже многих образованных евреев — участников “культурного штурма”». Позднее сионист Морис Гольдштейн еще раз напоминает своим соплеменникам, что стремительно нарастающие темпы захвата ими контроля над культурной жизнью Берлина и самой Германии — над прессой, театром, музыкальным миром немцев — означают, по существу, самозваную узурпацию контроля над духовной жизнью нации, которая никогда на это не давала евреям мандата! «Естественно, — пишет Гольдштейн, — такая ситуация для нас смертельно опасна. Ведь литература и искусство Великого Народа — неотъемлемая часть и сокровеннейшее выражение чувства родины, нации. Трепетно чтимых немцами исторических традиций — святыни их! И однажды (сообразив что их обирают!) они приступят… к их защите…Что значит это для евреев ты можешь представить?.. Нет?». Лессинг и Шолем смогли. А потому, пытаясь предотвратить непоправимое, Теодор Лессинг и Гершом Шолем во всеуслышанье осудили само «право» своих единоверцев «культурными штурмами» вламываться в немецкую душу. «Поймите, — предупредили они, — еврейская “любовь” к немцам безответна! Они никогда не принимали нас и не считали своими. Не было никакой встречи между нашей и германской культурами. Шел постоянный процесс нашего самоотречения, унизительной капитуляции, отказа от своей собственной еврейской культуры...»