Конечно, мне хотелось, чтобы так же чувствовал себя здесь и приблизивший меня человек. Иной в «весовых» и возрастных категориях, в несопоставимых категориях ответственности и занятости – он позволял себе двадцатиминутные прогулки в сопровождении собеседников. Я – трёх четырёх часовые лыжные. Как правило, с Бауром. Использовавшим каждую свободную минуту пребывания в Альпах между рейсами, чтобы со мною, — или ещё с кем-нибудь, кто свободен в эти часы, — уйти на лыжню. На ней он чувствовал себя как в воздухе!.. Как твоя мама, — маленькой «ставшая на лыжи, прежде чем на ноги» (Об этом в Миккели дед рассказывал ему). И ещё с одним расчудесным мужиком – Фрицем Торнов. Собачником. Дрессировщиком. Он там, и в Берлине, и в Растенбурге «воспитывал» пёсиков фюрера. Как он это делал, не знаю – не показывал. С овчарками Шефа он никогда на людях не являлся. Даже не позволял приближаться к площадкам, где разговаривал с ними. Именно, именно разговаривал. Даже беседовал, иначе не скажешь… Об этом как-нибудь потом… На людях он с ними никогда не показывался – они знали, и вне службы видеть должны были, только своего настоящего хозяина. А Фрица сопровождала собственная компания — пара огромных белоснежных пушистых, — вроде полярных мишек, — лапландских ездовых лаек «Били» и «Бом». Только-только изросших из щенячьего возраста. То был щедрый подарок моего северянина Эдуарда Дитля. Собачек — как котята ласковых (если сытых). И ещё коричневая красавица-доберманша Милли-Herzklopfen, нервная и презлющая старуха. Тоже подарок. Чтобы пристроить несчастную псину к доброму человеку. Подарок, теперь уже Фогеляйна. Германа. Родственника Гитлера. Герман выпросил собаку у своего младшего брата Вальдемара, командира полка кавалерийской дивизии СС. В миру — опытного ветеринарного врача. Вылечившего и выходившего Милли. Душу увечную — с переломанными передними лапами, порванной грудью и — враз, — при бомбёжке, — потерявшую и хозяев и их общий дом… Во фрицевой разношерстной семейке она играла сложную организующую роль то ли доброй мамы, то ли сурового, постоянно недовольного чем-то и потому вечно порыкивающего на всех (в том числе и на Фрица) старого капрала. И вот в такой вот, — вправду разношерстной, — компании я тоже с превеликим удовольствием коротал время коротеньких прилётов на Бергхоф. Общаясь накоротке с её душой-капитаном. Жизнерадостным, открытым, контактным — иначе, как бы он со своими подопечными договаривался? У нас на двоих с ним, — со всею этой симпатичнейшей оравой, — было две большие комнаты, спальня с эркером на Альпы, и туалет. И великолепные настоящие эскимосские нарты на камузах – тоже дитлевы. В часы, когда Фриц бывал свободным от обязанностей по псарне, мы собирались на ковре (к постелям и диванам его воспитанные воспитанники не подходили). И, — в обнимку с ними, — слушали бесконечные байки его о действительно удивительных приключениях героев из происшедшего от разного рода волков славного семейства псовых.
Так вот, с ними со всеми, лыжные марафоны наши были вовсе феерическими. Заложив в парные постромки «медвежий» Били-бомский потяг, мы или бегали до изнеможения, держась за дугу нарт, по насту заснеженного ледника (Милли мы в такие стайерские путешествия не брали – её, ещё не совсем здоровую, оставляли поправляться). Свалившись в распашку, без ног, выпрастывали Били и Бома из постромков. Отдыхали тоже до изнеможения. Потом затейник-Фриц отыскивал глазами места на склонах, к которым бергхофские завсегдатаи боялись прикасаться из-за боязни снежных срывов и даже лавин; а лавины, они ведь сходят только в определённое время года и при критической влажности… Взбирались, — ухватившись за били-бомские хвосты, — чёрт знает на какие верхотуры над трассами. Затаивались там. И услышав, что внизу кто-то, — подходя, шуршит лыжами, — срывались! И все по отдельности, или скопом, — кубарем – как с неба, — вываливаясь на лыжни и на лыжников... Смеху было! Моря удовольствий! И никакой, ничьей, обиды…Настоящая жизнь!.. Кабы не время, — в которое шалости эти невинные случались… А было оно, точно, время «пира во время чумы»... А за счастье, даже невинное и минутное надо платить… Не знаю, что с Фрицем произошло потом… С моим Дитлем в 1944 году здесь, в Альпах, случилось несчастье. А 29 марта года следующего, — когда чума была на самом пике, — за час до памятной церемонии свадьбы Евы, Жених её приказал казнить Германа Фегеляйна…