V. Статья о Скандербеге в составе хронографа 2-й редакции, весьма распространенной в рукописной книжности XVII и XVIII вв., сделала имя народного героя Албании широко известным в нашей стране, — быть может, даже более известным, чем в западноевропейских странах, где выходили о нем печатные издания, далеко не всегда доступные широким читательским кругам. Она будила интерес русских читателей к истории далекой от России, но мужественно боровшейся с турками Албании и желание узнать подробнее о жизни и деятельности Скандербега. Этому же интересу и отвечало новое, наиболее полное и законченное произведение русской литературы о народном герое Албании — «Повесть о Скандербеге, княжати албанском», впервые публикуемая в настоящем издании.
В заглавии этого произведения указано: «Выложена с польския кроники на руское с Мартинова писма Бельскаго». Однако следует сказать, что если это добавление принадлежит не кому-нибудь из переписчиков повести, заметившему ее сходство с главой из хроники М. Бельского, а ее составителю, то он явно приуменьшил значение своего труда: в русской повести налицо значительная переработка польского источника. В ней прежде всего в значительной степени переосмыслено идейно-политическое содержание биографии народного героя Албании, который выступает в русской повести не как средневековый феодал и «идеальный христианский монарх», а как настоящий вождь своего народа, возглавивший его борьбу за свою свободу и независимость.
Если у Бельского опорой Скандербега внутри страны является «рыцарство», т. е. албанская знать, то в русской повести в этой роли выступает весь албанский народ, и это постоянно подчеркивается. Лишь только Скандербег появился в албанском городе Круе, «как то уведали тутошние люди — большие, и середние, и малые — с великою радостию пошли к Скандербегу, радуясь тому, что его милостивый бог привел на вотчину иво, и государем иво учинили на княжестве Олбанском».[381] Так описывает автор русской повести начало правления Скандербега в Албании. И только после того, как Скандербег с помощью местных жителей овладел Круей и поставил на турецкой границе крепкий заслон из двух тысяч своих «лучших людей» — продолжает свой рассказ автор русской повести, — к нему явились соседние феодалы, которые пока что только «прославили его ж выизволителем отчины своей из неволи» (об оказании помощи Скандербегу со стороны этих «окольных княжат» в русской Повести здесь еще ничего не говорится).
Все это рассказано автором русской повести не совсем по Бельскому: у того ничего не говорится, например, ни о «людях средних и малых», т. е. о простых албанских пастухах и земледельцах, ни об избрании ими вместе с «большими людьми» Скандербега «на княжество Албанское», хотя для Бельского это не было бы необычным — в Польше исстари короли выбирались. Введение в биографию Скандербега такой весьма существенной детали (а момент его избрания всем народом) в русской повести потом еще раз подчеркивается) говорит о несомненных демократических тенденциях автора русской повести.
Эти демократические тенденции в дальнейшем изложении биографии албанского народного героя в русской повести определяют многие моменты поведения Скандербега. Так, например, после первой победы над турками Скандербег, по словам автора русской повести, «за то людям своим кланялся» (у Бельского здесь сказано, что он обратился к съехавшемуся по его приказанию «рыцарству» с благодарственной речью), а в дальнейшем, после описания каждой победы албанцев над турками, автор русской повести не забывает отметить, что Скандербег всю военную добычу, кроме «наряда», т. е. вооружения и боеприпасов, раздает «людем своим». Ко всему албанскому народу, а не только к албанским феодалам обращены в русской повести и речи Скандербега, начинающиеся обычно фразой: «Милые соседи и люди мои». У Бельского Скандербег обращается с речами опять-таки только к «благородному рыцарству».
Наконец, демократическая тенденция автора русской повести сказалась и в описании отношения Скандербега к мирному турецкому населению освобожденных им албанских городов и к пленным туркам. Постоянно подчеркивая жестокость турецких султанов и их полководцев, беспощадно истреблявших не только пленных, но и мирное население захваченных ими городов, автор русской повести не забывает каждый раз отметить, что пленных Скандербег всегда возвращал на родину за откуп. Гуманное отношение Скандербега к турецкому населению албанских городов подчеркивается автором русской повести при описании возвращения его в Крую. И у Барлетия, и в южнославянской повести, и у Бельского здесь описан настоящий турецкий погром, когда албанские воины с криками: «Бейте! Бейте неприятелей наших!» — ночью врывались в дома турецких жителей и истребляли всех поголовно, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей.[382] Все эти подробности опущены в русской повести, автор которой, очевидно, заметил их несоответствие с его трактовкой образа Скандербега как народного вождя и полководца, методы ведения войны которого не могут совпадать с методами турецких агрессоров.
381
Наст. изд., стр. 14. — Эту фразу см. также на фотографии с листа публикуемого (Соловецкого) списка повести. Достойно внимания следующее обстоятельство: во всех без исключения списках повести, привлеченных к настоящему изданию, эта фраза совпадает слово в слово и в ней не отмечается разночтений. Переписчики, очевидно, понимали значение факта всенародного избрания Скандербега для его биографии и переписывали это место особенно тщательно.