Наконец, форма для отливки была готова. С раннего утра в мастерской пылала печь. Худион вместе с другим подмастерьем, сменяя друг дружку, раздували мехи, нагнетали в печь воздух, чтобы горела жарче. В глиняных тигелях плавился металл для отливки — серебро с медью. Мастер тоже не отходил от печи. То и дело заглядывал в тигели. Юнот — юный отрок, ученик, отданный родителями в услужение, чтобы приучался к мастерству, держал наготове льячку — глиняную, как и тигель, разливную ложку с узким носкому конце и длинной деревянной ручкой.
Мастер скомандовал: «Пора!» Худион, взяв у мальчишки льячку, зачерпнул из тигеля и осторожно вылил металл в форму. Другой подмастерье быстро прикрыл форму каменной крышкой. Вот и готов образок. Остаётся, как остынет, вынуть его и снова залить в форму металл для следующего образка.
Работали до самого обеда. В углу мастерской уже громоздилась груда образков. И вдруг, вынимая очередную отливку, мастер глянул на образок, да как закричит. Подмастерья к нему. Думали, хозяин горячим металлом обжегся. А мастер тычет перстом в образок и кричит что-то про лукавого. Пялят подмастерья глаза — ничего не понимают. Образок как образок. Вот Георгий с копьем, вот змий, вот надпись. Только что это? Батюшки-светы! Надпись-то какова — все буквы шиворот-навыворот! Чтобы на отливке вышли буквы такими, как должно, на каменной форме их надо вырезать не так, как они пишутся, а обратной стороной. Это каждому известно. А вот поди ж ты, нашло затмение, и мастер не перевернул буквы на камне, вырезал прямо. Шутка, ли сказать, вырезать новую каменную форму!
Мастер на все лады ругал нечистого, молил всех святых — то Кузьму и Димиана — покровителей всякого мастерства, то Параскеву Пятницу — святую деву, от которой зависел успех торговли, то самого Георгия Победоносца, чей лик был изображен на иконе. Но Кузьма с Димианом, по всей вероятности, мало что могли помочь теперь, когда работа была уже закончена. Параскева Пятница к литью явно никакого отношения не имела. А Георгий хоть и был смелым воином, но ему, видимо, легче было победить змия, чем перевернуть наизнанку надпись.
Выручил мастера его же холоп Худион. Попросил разрешения нести иконы на торг. Уверял, что продаст их. Раздосадованный неудачей, хозяин сначала турнул попавшегося под горячую руку холопа. И в самом деле, как было не турнуть? Понесет холоп образки на торг. Только кто станет покупать иконки с выворотной этой надписью? Ладно, если засмеют. Ведь и к ответу притянуть могут. А кого? Конечно, ere, мастера, хозяина. С холопа какой спрос?
Но холоп, хоть и был побит, не отставал. Клялся слёзно, что никакой обиды хозяину не будет. Просил только дать ему небольшое бронзовое зеркальце, которое он видел у хозяйки.
В конце концов хозяин сдался. Отпустил холопа на торг с иконками и зеркальцем, недоумевая, впрочем, зачем оно понадобилось Худиону. Но Худион знал — зачем. Выбрав для начала на торгу место потише, Худион показал образок с чудными непонятными буквами нескольким зевакам, приговаривая, что икона эта не простая, заколдованная, и потому очень даже необходимая при всяком опасном деле, когда требуется помощь святого Георгия. А в доказательство предлагал посмотреть на иконку в зеркальце. В зеркальце-то надпись видится как должно. Долго искать покупателей не пришлось. Сами нашлись, налетели, обступили, расхватали все иконки до одной. Вскоре Худион пришел к хозяину за новой партией образков. Хорошо, что не разбил в гневе мастер каменную форму.
Образки с выворотной надписью пошли ходко. Раскупали их гораздо охотней, чем обыкновенные. Теперь уже мастер и новые формы готовил так же. Не мудрствуя лукаво, вырезал на камне буквы как есть — чего проще! А Худион всё торговал. И хозяина обогатил и сам на волю выкупился. Вот он какой, Худион, доверенный человек Садко.
* * *Худион окинул цепкими темными глазками празднично убранную залу трапезной, поприветствовал собравшихся. И ему отвечали с почтением, справлялись о здоровье господина Садко, спрашивали, когда прибудет сам. Известное дело, без Садко Сытинича и пира не начнут.
В этот вечер в церкви Параскевы Пятницы, так же как и в княжеском дворце, обсуждался вопрос — идти ли походом на суздальцев. У Новгорода с Суздалем давно уже идет свара из-за заволочных земель. Заволочные — это земли за волоком. Там и лесные охотничьи угодья, и города — Волок Ламский, стоящий на пересечении торговых пугей, Торжок, названный так по расположенному там большому торгу. В этих спорных городах сейчас имеются целые улицы — одна заселена новгородцами, другая — суздальцами. И у тех и других свои гостиницы, в которых останавливаются торговые гости, свои торговые ряды, склады для товаров, конные дворы, где содержатся лошади, нужные для перетаскивания ладей и перевозки путников через волок. Даже церкви и те построили порознь.
Обширные заволочные земли тянутся далеко на северо-восток до Каменных гор. Там промышляют ловцы зверя — и новгородские, и суздальские. Владеет же этими землями народ югра. И вот новгородцы, не довольствуясь тем, что сами берут там пушнину, стали требовать от югры дани. Суздаль, конечно, этого не потерпел. Он и сам не прочь взять дань с югры. А уж хозяйничать там новгородцам ни за что не мог позволить. Недавно суздальцы пошли в поход на югру, разбили её и стали брать с югорских жителей меха. Теперь же Новгород готовился изгнать оттуда суздальцев. Об этом толковали, как мы с вами уже слышали, в княжеском дворце на Рюриковом городище. Конечно, князь стоит за поход. Там и он сам, и дружина его разживется добром. Да и напомнить Новгороду, что не даром он ест хлеб, князь не прочь, и силу дружины своей показать. Боярин Ратибор, который поднимал кубок за победу в предстоящем походе, тоже не зря старается. У него в заволочье имения, которые он надеется расширить. Среди торговых людей, собравшихся в церкви Параскевы Пятницы, тоже есть немало сторонников похода. И тот же гречник Викула. И Еремей. Это понятно. Если примучить югру, новгородские купцы станут покупать мех совсем задешево. Значит, и выгода прямая. Но есть и противники похода. Например, господин Садко. Почему? Что он, враг сам себе, что ли? Нет, господин Садко себе, конечно, не враг и выгоды своей тоже не забывает. Вспомните, хлеб-то он где покупает по дешевке? В Суздале! Зачем же ему надобно ссориться с суздальцами. А что касается югорских мехов… Мех Садко берёт ещё дешевле, чем у югры. Где? Это тайна. И знают её только самые доверенные люди Садко: Худион, который присутствует на пиру, главный счетчик, да еще старик толмач — бывший кормчий, некогда плававший на ладье Садко вместе с хозяином. Но они эту тайну хранят, язык держат за зубами.
Худион не зря явился, как мы видели, пораньше. Он уже успел прислушаться, о чем толкуют собравшиеся, приглядеться, кто с кем сговор ведет, да и сам успел перемолвиться словом с нужными людьми. Кому намекнуть, что господин Садко не оставит его в трудный час, который у каждого делового человека может наступить, кому пригрозить, кому… Впрочем, это его дело, Худиона, как с кем дела улаживать. Не нам его учить, не нам осуждать.
— Тихо! Тихо! Слово имеет сам господин Садко!
Если Викула и Еремей говорили о выгодах, которыз принесет поход, то по словам господина Садко выходило — от этого похода будет один только вред. Войско уйдет, и город останется без защиты — это раз. Суздальцы перережут пути, нарушится торговля — это два… То ли речь господина Садко убедила многих, то ли Худион успешно потрудился, но как ни возражали Викула с Еремеем и их сторонники, союз торговцев мягкой рухлядью принял решение поддержать тех, кто на предстоящем вече будет голосовать против похода.
Пир продолжался.
На серебряных блюдах громоздились бараньи бока, нежно белели молочные поросята, золотом отливали острые спинки стерляди. Дышали теплом пироги с говядиной и рыбой, с грибами, горохом, морковью. Сладко пахли варенные в меду овощи и заморские фрукты. Из храма в раскрытые двери глядела на уставленные яствами столы трапезной пресвятая дева с чудным именем Параскева Пятница. Глядели с икон на людское пиршество и другие святые угодники, отшельники, постники. Глядел глазами своего распятого сына и сам господь бог.