Михалка встал на ноги, но тотчас же снова повалился на землю. Не потому, что не мог устоять — в проёме стены он увидел у самого вала татарские юрты и сторожей, охранявших лагерь. Так и выбирался он всю ночь — полз и снова ложился на землю меж мёртвых тел. Благо, мертвецов вокруг хватало — и русских и татар. Только к утру оказался он за пределами татарского лагеря. Шёл лесом. Хорошо, что ночью подморозило. Несколько дней стояла оттепель, а теперь схваченный морозом снег был крепок, и по нему можно было идти, не проваливаясь.
Село, в котором жил Михалка, лежало в излучине Десны за крутогором. С дороги не было видно ни изб, ни купола церквушки, и Михалка таил надежду, что татары, не заметив, обошли его стороной. На холм он поднимался бегом, но, одолев высоту, глянул вниз и застыл недвижно. Там, где стояло село, средь белого снежного поля чернела плешина пепелища.
* * *Разрушив Киев, татаро-монгольское войско двинулось дальше. Как обычно, на завоеванной земле остались баскаки — правители, которым надлежало отобрать искусных ремесленников, красивых девушек и здоровых молодых рабов для отправки в Орду, собирать дань, провести перепись населения. Оставались и сторожевые отряды — следить, чтобы не выходило из повиновения население, и охранять ямы — придорожные заставы, где содержались лошади для гонцов, скакавших с ханскими распоряжениями или донесениями полководцев, баскаков и прочих чиновных людей.
Одна из таких ям стояла там, где раньше находилось Михалкино село. Видно, татарскому баскаку приглянулось это место. Несколько дней десятка три пленных, которых пригнали всадники, расчищали пепелище, потом плотники поставили несколько срубов и огородили их крепким тыном, будто маленькую крепость.
С вершины холма было хорошо видно воинов и коней, которых татары не привязывали, а пускали бродить по двору. Михалка пролежал в снегу все утро, замерз, но не уходил до тех пор, пока не высмотрел все, что нужно — и в каком из домов ночует стража, и где стоит их сотский — богато одетый татарин, который, как рассказывали люди, был особенно лют на расправу, — и где держат татары пленных.
А ночью над ямой вспыхнули языки пламени. Воинов, успевших выскочить из горящего дома, свалили стрелами, так же как перед тем сняли сторожей. Маленький отряд Михалки в эту ночь пополнился и бойцами и лошадьми.
В лагерь вернулись, когда уже рассвело. Дорога туда была непростая. Ступишь шаг в сторону, и уйдёт в зыбкую хлябь и конь, и всадник. Шли по вехам, приметным только своим.
Усталые люди повалились на лапник, постланный в землянках. Лёг и Михалка. Но перед тем как заснуть, достал из-за пазухи глиняную птичку-свистульку, которую так и не увидел его сын Илья. Шаль, тогда же купленную на торгу, он отдал женщине с ребятишками, прибившейся к их отряду, А птичку всегда держал при себе.
* * *Перевалив через волок и выйдя к Ловати, Ядрейка с Сокольником вздохнули свободней. Если раздобыть челн или сколотить плот, можно уже без трудов плыть вниз до самого Новгорода. Просто не верилось, что стоит еще на русской земле город, который не был ни разрушен, ни сожжен врагом.
Они напились, ополоснули руки и лица. Оба были оборванные, в разбитых худых сапогах, вконец изголодавшиеся. Еще бы! С тех пор как выбрались они из горящего Киева и двинулись на север, потеряли счет не то что дням — месяцам. По пути то пробавлялись охотой, то сами таились по лесам, как дичь от охотника. Даже сейчас, пожалев о том, что нет челна и нечем связать плот, они пошли дальше так же опасливо — кто его знает, может, и тут вдруг наскочит татарский разъезд. И тогда схватят и начнут допытывать, кто такие, куда идут. Татары страсть не любят хожалых, не привязанных к месту людей. Воевода Димитр рассказывал: они, даром что сами — кочевники. Как придут в чужую землю, первым делом лишают людей воли — велят всем жителям оставаться каждому на месте, будто холопам. За ослушание — смерть!
Сокольник шёл впереди. Ядрейка старался не отстать, но он больше ослаб, и Сокольник нарочно замедлял шаг. Попавшиеся на пути болота прижали их к самому берегу. Нужно было либо обходом пробираться через лес, либо идти по открытой низине, у самой кромки воды. Но всё равно вначале следовало немного передохнуть и подкрепиться, иначе Ядрейка не дойдет.
— Посиди, — сказал Сокольник. — Пойду поищу яиц.
В последнее время птичьи яйца были для них большим подспорьем. Оставив товарища в кустах на опушке, Сокольник двинулся в лес. Далеко ходить ему не пришлось. На берёзе прямо над головой чуть покачивалось лохматое грачиное гнездо. Сокольник вскарабкался вверх по стволу, повис на большом суке, потом, подтянувшись, встал на него ногами. Но до гнезда не добрался — увидел ладью. Она быстро шла вниз по реке. Сокольник мигом скатился с дерева. Вместе с Ядрейкой они побежали к воде. Кричали, махали руками. Ладья свернула к берегу, но не пристала. Кормчий, стоявший на носу, сурово спросил:
— Что надобно?
— Нам в Новгород!
— Возьмите, Христа ради!
— А кто вы такие? Может, разбойники? — сказал кормчий, всё так же сурово, разглядывая их драную, превратившуюся в лохмотья одежду.
— Не разбойники мы. Из Киева идем! — отвечал Сокольник.
— Из Киева, говоришь?
— Я внук Добрыни, Ядрейка! — закричал Ядрейка.
— Причаливай! — крикнул кормчий гребцам.
Они жадно жевали хлеб — непросеянный, пополам с мякиной, но все же — хлеб! Рассказывали о том, как был взят Киев, о своих злоключениях и сами расспрашивали, так же жадно, как жевали хлеб, о Новгороде, о жизни в этом городе, уцелевшем от разгрома.
— Не дошли до нас окаянные, — рассказывал кормчий. — Заслонили нас братья города. А потом и распутица помогла. Не отважился хан Собака идти по болотной хляби, повернул вспять. Зато в селе неподалёку от Новгорода, где стоял перед тем, как назад уйти, полютовал вволю. Село с землей сровняли, всем от мала до велика головы порубили и нанизали на колья. Наши новгородские потом пришли в это село и увидали этот кровавый тын. С тех пор и зовут то место Кровотыньем.
Один из гребцов, широкоплечий детина всё глядел на Ядрейку. потом оставил вёсла, поднялся, придвинувшись поближе, сказал:
— Я тебя не признал бы, ежели бы ты сам не сказал, что кличут тебя Ядрейкой. Уж больно ты отощал. А так я хорошо тебя помню. Ты с моим братом Ратибором вместе в школу бегал. А потом и я стал ходить, да только ты уже уехал в стольный.
— Постой, постой, — сказал Ядрейка. — Ты брат Ратиборов. Как тебя… А, вспомнил! Миша!
— Верно, — сказал парень и широко улыбнулся.
— А Ратибор где?
— В дружине у князя.
— У князя Ярослава?
— Нет, у сына его, — отвечал детина.
Через несколько дней старый друг Ядрейки Ратибор повел их с Сокольником на Рюриково городище. На большом княжеском дворе было людно. Широким кругом стояли молодые мужи и парни, смотрели, как два всадника в доспехах с палицами в руках старались вышибить один другого из седла. Они то налетали друг на друга, то разъезжались в стороны, чтобы сойтись, сшибиться опять. А стоявшие вокруг подбадривали их криками, смеялись.
Ратибор подвёл их к просто одетому юноше. Сказал:
— Привёл к тебе в дружину, князь, двух молодцев. Вот Ядрейка, внук Добрыни. А второй — Сокольник, сын Ильи Муравленина.
Юноша зорко поглядел на одного и на другого, кивнул головой, сказал приветливо:
— Я рад вам!
Это был князь Александр. Тогда его ещё не называли Невским.