2
Васька был старше меня, но мы дружили, как братья. Я любил его за смелость. Он ничего не боялся: ни грома, ни собак, ни городовых.
На старом кирпичном заводе, куда мы бегали играть, Васька забирался по ржавым скобам на самую вершину трубы и весело махал нам оттуда картузом. Сердце заходилось от страха, когда он, расставив руки для равновесия, принимался ходить по краю трубы. Все ребята завидовали его смелости.
А еще мы любили Ваську за то, что он знал много сказок про царей, про Змея Горыныча, про ведьм и богатырей, про ковер-самолет и волшебное зеркальце. И откуда только он знал эти удивительные сказки: ведь Васька был неграмотным. А вот поди ты - можно было всю ночь напролет слушать его страшные и веселые сказки...
Я страдал оттого, что не знал, как помочь больному другу.
Однажды я принес ему за пазухой живых воробьев - наловил под крышей. Воробьи бились под рубашкой, щекотали тело крыльями, а я смеялся. Но Васька глядел на меня грустными глазами, потом тихо сказал:
- Выпусти, зачем их мучить?
Я приоткрыл окошко и по одному стал выпускать взлохмаченных воробьев. Васька с улыбкой глядел, как они срывались и, ошалев от радости, улетали.
В другой раз мне удалось заработать у лавочника Мурата длинную конфету, перевитую ленточкой. (Я отгонял от него мух, пока Мурат спал после обеда под акацией.) Васька обрадовался подарку. Мы разломили конфету пополам, а потом я отломил ему еще кусочек от своей половины...
На седьмой день возвратилась из больницы тетя Матрена. Она ходила, придерживаясь за стену.
Я долго бродил вокруг Васькиной хибарки, боясь заглянуть туда. Лишь под вечер, когда солнце спустилось за террикон заводской шахты и наша кривая улица стала безлюдной, я незаметно подкрался к раскрытому окошку.
Тетя Матрена неподвижно стояла у постели сына, потом откинула с его лба белесую прядь волос, подошла к окну и долго смотрела на пылающую зарю. Меня поразили ее устремленные вдаль, ничего не видящие глаза.
- Вечерняя заря Маремьяна, утренняя Марея, - внезапно прошептала тетя Матрена, и я испугался ее хриплого жаркого шепота. - Зоря, Зорница, красна девица. Посватамся, побрякамся: у меня сын Василий, у тебя дочь Марея. Возьми на свою дочь Марею с моего сына Василия болезнь - злую змею. Дай ему сон-покой, угомон во полудни, во полуночи, во всяком часу, во всякой минуте. Буди мои слова крепки, лепки. Аминь.
Последнее слово она повторила трижды, зачем-то плюнула три раза в сторону, дунула на Ваську и перекрестила его. Потом она долго молилась. С темной, засиженной мухами иконы задумчиво смотрел на нее Николай-чудотворец.
На другой день мой отец привез к Васе доктора.
- Ну, как поживаешь, герой? - спросил он, присаживаясь на кровать.
- Хорошо живу, - ответил больной.
- Куда уж лучше... - Доктор оглядел убогую землянку и отвернулся, наверно, не хотел расстраиваться. - Ну-с, давай будем лечиться. Тебя как зовут?
- Василий он, - сказала тетя Матрена. - Вася Руднев.
Доктор приставил деревянную трубку к Васькиной груди и стал слушать. Под конец он сказал:
- Так... Ну вот что, Василий Руднев. Надо тебе мясо есть. Иначе, брат, не поправишься.
Доктор помыл руки, вытер их о чистое полотенце. Тетя Матрена молча плакала.
Расстроенный, я вышел из землянки.
Мясо! Где его добыть? Мой сосед, рыжий Илюха, говорил, что завтра в городе будет большой праздник: царь именинник, и по этому случаю в лавках будут раздавать бесплатно пряники, а кому нужно - мясо.
Ночью я то и дело вскакивал - боялся проспать. Едва забрезжил рассвет, я помчался в город. Лавки оказались закрытыми. Илюха, как всегда, обманул меня.
Оставалось одно: идти на поклон к Сеньке-колбаснику. Отец его, богач Цыбуля, имел в городе много лавок. Они торговали сахаром, колбасой, керосином, кружевами и даже квасом. Во всю стену их дома висела картина, которой я любовался. Там был нарисован косоглазый Илья Муромец в кольчуге, в железной шапке и с бородой, похожей на лопату. В руке богатырь держал деревянную кружку с надписью: "Квас Цыбули". Под картиной помещался стишок:
Квас Цыбули очень вкусный,
В ширину меня раздал,
Силу буйну, богатырску
Он мне очень скоро дал.
К дому Цыбули мы боялись подходить: у них был глухонемой сторож и во дворе по проволоке с кольцом бегали злые псы.
Покричав под окнами: "Сенька, Сенька!" - на что отозвались одни собаки, я пошел в лавку. Когда я робко открыл дверь, под потолком зазвенел колокольчик. Я вздрогнул и оглянулся по сторонам. В лавке никого не было. На конторке стояла керосиновая лампа с зеленым абажуром, лежали счеты. Вдоль стен висели блестевшие от жира толстые, перехваченные шпагатом ароматные колбасы. Как аппетитно пахло от них! Кажется, весь день стоял бы и нюхал.
Вдруг за прилавком появился похожий на жирную колбасу отец Сеньки торговец Цыбуля. Глаза у него были выпуклые, как у быка.
- Чего надо?
- Сеньку.
- Марш отсюда, босяк! Я тебе покажу Сеньку! Воровать ходишь! - И торговец схватил с прилавка длинный ножик. Я толкнул боком дверь лавки и выскочил на улицу.
На крыльцо не спеша вышел Сенька, толстогубый, с выпученными, как у отца, сонными глазами. На нем была шелковая рубаха огненного цвета, подпоясанная серебряным пояском. Из-под черных бархатных штанов выглядывали босые грязные ноги.
- Сень, дай колбасы в долг, - несмело попросил я.
Сенька достал из кармана горсть леденцов и высыпал их себе в рот. Он долго не мог ничего выговорить - хрустел леденцами, потом выплюнул остаток и сказал:
- Могу дать, только не за гроши.
- А за что?
- Буду кататься на тебе верхом.
Кровь ударила мне в лицо.
- Я тебе кокса принесу, - сказал я.
Колбасник глядел на меня скучными глазами.
- Не хочу кокса.
- Рогатку свою отдам!
- Не хочу рогатки. Буду кататься. Отсюда до того столба, три раза.
Как я ненавидел Сеньку в эту минуту, ненавидел его длинную, сплюснутую с боков голову-кубышку, его красную рубаху, его лавку и вонючую колбасу!.. Но я должен был согласиться: ведь я пришел за мясом, и оно спасет жизнь Ваське.
Сопя, колбасник долго взбирался ко мне на спину, устраивался поудобней и ворчал, что я худой и ему жестко на мне сидеть.
- Только синяков об твой хребет набьешь, - бурчал Сенька.
Но вот он весело гикнул и ударил меня пятками по бокам.
- Н-но, кляча!..
Три раза я прокатил Сеньку от крыльца до столба и обратно. А он подгонял меня сзади и, подражая гуляке, напевал:
Когда я на почте служи-ил ямщи-ко-ом!..
С трудом переводя дух, я остановился. Сенька слез и неожиданно сорвал с меня картуз и спрятал за спину.
- Говори, поп или мужик?
- Ну, поп.
- Об землю хлоп, ногой топ! - крикнул Сенька, швырнул на дорогу мой картуз и прихлопнул его ногой.
Я хотел поднять картуз, но Сенька опередил меня.
- Поп или мужик? - снова спросил он.
- Мужик, - ответил я неуверенно.
- Между ног ж-жик!
Сенька нагнулся и между ног далеко закинул мой картуз.
Пока я бегал за ним, колбасник взбежал на крыльцо и показал мне нос:
Обманули дурака.
На четыре кулака...
Я заплакал и пошел прочь. Не то было обидно, что Сенька катался на мне, - придет время, и я на нем покатаюсь. Было обидно, что мяса я не добыл. Теперь Васька помрет.
На углу улицы мне встретился Алеша Пупок, нищий из поселка "Шанхай". У Алеши отец был слепой, мать больная. Чтобы прокормить их, Алеша каждое утро лазил на террикон заводской шахты и собирал там щепки, мелкий уголь. Добычу он отдавал лавочнику Цыбуле и получал за работу фунта два требухи.
Но Сенька отнимал у Алеши его заработок и менял на голубей. При этом он избивал мальчика, стараясь обязательно попасть в нос, чтобы потекла кровь. Алеша молча сносил обиды, иначе Цыбуля отказал бы ему в заработке.
- Ты почему плачешь? - спросил у меня Алеша.