Удивленный таким поведением обычно мирного зверя, Капланов снял ружье и, подпустив к себе медведя шагов на десять, выстрелил в воздух.
Зверь, не сбавляя хода, сделал попытку напасть на него, но Капланов успел уклониться в сторону, и медведь проскочил мимо меньше чем в полуметре.
Отпугивая зверя, он закричал. Медведь немного, видимо по инерции, пробежал вниз, огляделся и опять бросился к человеку.
Тогда Капланов, не раздумывая, снова выстрелил, ранив его в плечо. Медведь взревел и мгновенно шарахнулся в сторону. Оставляя на земле капли крови, он быстро скрылся среди деревьев.
Все произошло столь стремительно, что Капланов не успел даже испугаться.
«Что за бешеный зверь?» — поразился он странным поведением медведя.
Не находя причины внезапной ярости зверя, Капланов продолжал свой путь по следам неизвестного человека.
Тропа опоясала вершину сопки Туманной. Едва он перевалил на другую сторону горы, как его облаяла небольшая серо-дымчатой масти собака.
Капланов быстро осмотрелся.
Только шелест пожелтевшей листвы и никого вокруг. Вдруг ему почудилось, что за стволом крупного тополя кто-то шевельнулся.
Он вскинул ружье.
— Выходи, стрелять буду!
Несколько мгновений стояла тишина. Потом из-за дерева показалась коренастая фигура человека, в руках он держал винтовку.
— Вот, пятнай тебя! Стрелять здесь всякий умеет, — выходя навстречу, с досадой проговорил тот. — Замри! — сердито крикнул он на собаку, продолжавшую лаять. — Раззвонилась, как ботало!
Вглядевшись в лицо человека, Капланов узнал Зуйкова, которого прошлой зимой случайно встретил в Великой Кеме.
— Вот где довелось свидеться, — несколько слащавым голосом сказал Зуйков, протягивая руку, — али не припомните?
— Нет, почему же. Помню, — принуждая себя подать руку, сухо заметил Капланов, — однако, как это вы сюда с ружьем и собакой зашли? Разве заповедный режим не знаете?
— Как не знать! — усмехнулся Зуйков. — Только ведь и другое забывать не надо — война! Теперь всякое дело на иной манер пошло. Тут уже забота не до зверя, коли людей убивают.
— Людей убивают… — угрюмо повторил за ним Капланов, — конечно, это так. Но только Родина была и останется. Понимаете, Зуйков? — он пристально посмотрел ему в глаза. — Здесь забота сейчас не просто о зверях, как вы сказали, а о сохранении природы нашей Родины. Впрочем, лекцию читать вам я не собираюсь. Да и навряд ли она вас убедит.
— Ну, ладно, — добродушным тоном заговорил Зуйков, — я ведь, если по правде, за рябчишками сюда вышел. Нынче у меня вроде выходного, дай, думаю, прогуляюсь по тайге. Да и шишка в кедрачах еще рясная. Для ребятишек ореха насобирать — не грех.
— Вот что, Зуйков, — строго обратился Капланов, — давайте порядка не нарушать. Не знаю, зачем вы сюда шли, только предупреждаю — больше этого не делайте.
— Ну уж это напрасно! — мрачнея, сощурил глаза Зуйков. — В тайге вольному воля. Мы здесь подоле вас живем, — в голосе его прорвалось раздражение, — и ничего покамест, никто, японский бог, из тайги нас не гнал…
Он, не скрывая злости, дерзко посмотрел Капланову в глаза, потом перевел взгляд вверх, на кусок неба среди вершин деревьев, и, меняя тон, со вздохом озабоченно промолвил:
— Ишь ты, морок идет! С гнилого угла. Успеть бы домой дойти. Дожжик хороший будет.
Он закинул за плечо винтовку, на которую опирался при разговоре, и, уже насмешливо, с едва уловимой угрозой, добавил:
— Прощевайте. Тут, ежели кто непривычный, из тайги в непогоду может не выйти. Остерегаться надобно…
Зуйков свистнул лайку и через минуту скрылся за кустами.
После полдня и в самом деле стал накрапывать дождь. Сопка накрылась плотным туманом. Спускаясь с горы, Капланов раздумывал над сегодняшними встречами. Кто из них был опаснее — сумасшедший медведь-белогрудец или этот кержак, почти наверняка браконьер?
Ноябрь был теплым. Второй раз в этом году цвели рододендроны. На сопке Пятнистого Оленя, на точках, все еще перекликались рогачи.
В конце месяца по ночам в тайге стали выть волки. Слышно было, как тявкали прибылые.
Капланов установил капканы на оленьем пастбище и у сетки приморского парка совхоза. Однако волки пока не попадались.
Поверх сетки пытался пролезть леопард. Это ему не удалось, но он все-таки пробрался в парк по берегу моря. Там он задавил оленуху, а потом выскочил на скалу, куда не мог попасть ни олень, ни человек.
По свежевыпавшему снегу, который, впрочем, скоро растаял, Капланов сумел выследить леопарда в скалах. Он стал тропить след зверя. Леопард, услышав шум шагов человека, пошел ему навстречу, а когда увидел его, круто свернул в сторону.
Поняв, что человек ведет преследование, леопард сперва сделал дугу, потом кинулся вниз стремительными прыжками и несся, пока ему не попался скалистый уступ, недоступный для человека. Взобравшись туда, леопард исчез.
Капланов с любопытством рассматривал его следы. По форме и размеру они напоминали тигровые, однако пальцы были более сжаты и сближены, а пятка — длиннее. Длина шага почти не отличалась от тигрового.
В этот же день по крику орланов и воронов Капланов обнаружил свежезадавленного оленя. Рядом были кошачьи следы, однако меньшие, чем у леопарда. Он определил, что оленя убила рысь.
Шесть орланов летали над тушей оленя, пронзительно кричали и отчаянно дрались из-за добычи. Один из них, наевшись, долго не мог подняться, он подпрыгивал и снова падал на землю.
Возвращаясь к вечеру домой, Капланов вспугнул трех горалов. Они поскакали от него галопом, издавая громкий дребезжащий отрывистый звук— «тр-р-рс! чупф!»
В бухте он заметил сейнер, команда которого высадилась на берег якобы за дровами. У двух человек оказались ружья.
Капланов потребовал, чтобы они немедленно удалились. С ворчанием и ругательствами браконьеры вернулись на судно.
Нередко приходилось ночевать в тайге. В одной из лесных избушек он обнаружил свежие следы браконьера, который утащил с собой даже железную печку, стоявшую в домике. Этого браконьера Капланов сумел подследить. Он настиг его на рассвете другого дня, когда тот вместе с женой выносил на палке из скал убитого горала.
Это был угрюмый, слегка прихрамывающий старик, по прозванию Сыч. Отпираться ему не. пришлось, он попался с поличным. По отпечатку одной более короткой ноги нетрудно было установить, что накануне именно он заходил в избушку и забрал печку.
Перед Каплановым, опустив лохматую сивую голову, растерянно пощипывая реденькую бородку, стоял браконьер и вор. Старуха, увидев Капланова, проворно убежала по тропе к морю. Он не стал ее преследовать. А самого Сыча решил отвести в управление.
— Ну виноват! Знамо дело, виноват… — сердито вскидывая опухшие веки, глухо забубнил Сыч, — по случаю все это. Больше не пойду. Вот, хрест тебе, не пойду!
Он перекрестил себя по старообрядческому обычаю двумя пальцами, испытующе поглядел на Капланова.
Тот, молча, едва сдерживая себя, пристально смотрел на старика.
— Ты, может, крест положишь, что и печку из избушки не брал? — спросил он.
— Печку? Железную печку? — растерялся было Сыч, но потом, спохватившись, начал усердно креститься. — Не брал, ей богу, не брал. Зря это на меня!
— Ладно, забирай мясо да пойдем в управление.
Дорогой Сыч канючил, изворачивался, говорил, что не он один бьет зверя в заповеднике, что время теперь такое — война, жить ему надо, а тут еще с ним — больная старуха, да и сам он инвалид.
— Хороши инвалиды, в какие скалы забрались! — усмехнулся Капланов, — за горалом туда лезли, не думали, что инвалиды?
Вскоре он убедился, что браконьеры имеют легкий доступ в заповедник еще и потому, что они связаны знакомством или даже родством с некоторыми наблюдателями охраны.
Не раз он обнаруживал в тайге свежий след кованого сапога со сбитой подковкой. Это продолжал ходить сюда Зуйков, хотя Капланову он больше не встречался.
Один из наблюдателей, в чьем обходе чаще попадались эти знакомые следы, оказался другом Зуйкова. Все это постепенно выяснял Капланов, который, проводя свои исследования в тайге, в то же время пытался выследить браконьеров. Ему, как следопыту, нетрудно было расшифровывать, кто, когда и зачем бывал в заповеднике.