Ульян Моисеевич выслушал гостя. Старый сотник тобольский видывал на своем веку и немцев. „Есть немцы голанские, есть немцы французские, есть немцы прусские“, — размышлял сотник. В юности, еще при князе Куракине, в 1618 году сослали за что-то из Москвы в Сибирь некоего французского немца Савву. Сей Савва-францужанин развел близ Иртыша огород и, выгодно торгуя овощами, стал известным человеком. Верно! Ульян Моисеевич помнил, что Савва-францужанин имел свое суждение и о делах государственных. Не он ли, сам иноземец, все уговаривал Куракина-князя, чтоб тот выгнал из Мангазеи всяких заморских немцев… Насчет же Китая он, как будто, ничего не пророчил. Кто ж пророчил насчет Китая? Да! Не те ли рейтары-немцы, что приехали в Тобольск как раз в год появления здесь и Крижанича. В год рожденья Семена — 1662 год. Тогда в Тобольске составляли полк, чтоб двинуть на восставших башкиров и татар. Наемники прусские — немцы приехали обучать тоболян — стрельцов, казаков и детей боярских — рейтарскому и солдатскому артикулу. Вспомнил Ульян Моисеевич этих майоров и ротмистров. Ну, конечно, они и болтали про Китай. Хвастуны, забияки и бражники. Верно уж скнипы. Засмеялся Ремезов и сказал Крижаничу, что воевать Китай было бы действительно глупой затеей. И если какой-то немец и пророчил, что царь Алексей завоюет Китай, так врал это немец сдуру или в самом деле желал царю зла. Нет! Воевать Китай тоболяне не собираются! Но насчет верховьев Оби, Иртыша, насчет Забайкалья, насчет Лены, Амура — это дело другое. Эти земли должны стать принадлежностью державы российской. И не прав Крижанич, говоря, что надо прекратить движенье на восток и заключить мир со слабыми, но воинственными правителями этих мест. Эти правители не только сами предадутся тому же Китаю или царям самаркандским либо ташкентским, но еще и будут всяко тревожить русскую Сибирь. Да и попробуй удержи землепроходцев, идущих на север, восток и юг! — сказал в заключенье Ульян Моисеевич. — Попробуй, Крижанич, останови казаков, что вышли с Мангазеи на Енисей, а оттуда на Лену и на Амур! Попробуй, верни их обратно.
Крижанич, упрямо покачав головой, возразил, что русским надобно стремиться не на Амур и Лену, но на Понт Евксинский, на теплые моря, открывающие путь к благословенному „Маре Интернатум“. Сиречь Средиземному морю. Византия! Вот путь русских! Ремезов пожал плечами. Византия, по правде говоря, мало интересовала храброго тоболянина. О берегах Понта Евксинского, как это казалось Ремезову, достаточно думают казаки донские. А здесь и своих дел хватает.
Вот тогда-то Крижанич и завопил, что, де, казаки донские, равно как и люди Поволжья, увы, не способны стали служить своей родине, как надо! И виноваты, мол, в этом не столь они сами, сколь правители России — не мудрые, самовладцы несовершенные! Людодерством, сиречь тиранией, выколачиванием налогов к податей довели правители народ до кровавого и буйного мятежа. Потому и восстали против тиранства люди под знаменами Разина!
Ульян Моисеевич вытолкал буйного гостя своего в шею. Не заявлять же в самом деле на сего Крижанича слово и дело государево! Ах, неспокойный и вздорный человек! Мало ему, что уж попал сюда, в Тобольск, в ссылку.
И действительно, вот уже больше десяти лет, как пребывал в Тобольске оный Крижанич. Уроженец далекого запада, хорват родом, католический поп, еретик, целовавший туфлю римского папы, надумал этот Крижанич, что настанут счастливые времена, если все славяне — хорваты, чехи, поляки, русские — объединятся духовно под главенством римского папы, а государственно объединятся под высокою рукою русского царя. И будет это объединенье всех славян против немцев, которые суть саранча, скнипы, пагубная зараза земли. Вот и явился Крижанич в Москву проповедывать такой великий союз, учить царей русских, а попутно и обличать несовершенность русских порядков, как это он понимал. За все сие вместе и очутился в Тобольске под надзором властей. Получая от казны семь с полтиною в месяц, жил безбедно. Творил труды весьма премудрые — трактат о государстве да „Грамматично исказанье об русском иезику“, чтоб познали люди такое наречье, которое было бы понятно для всех славян света божьего. Так и жил. И теплилась лампада в его келье еще в те ночи, когда пищал Семен Ремезов в пеленках, да так же теплилась эта лампада и теперь, когда сын стрелецкого сотника уже познал грамоту и подумывал о том, что скоро пойдет на службу царскую. Отец, по мере того, как Семен подрастал, многое кой о чем рассказал сыну. И теперь, в этот раз, выпроводив гостя, объяснил сотник сыну, что мудр, конечно, Крижанич, но не во всем. Вспомнить к примеру его рассуждения о расколе. В 1664 году ересиарх протопоп Аввакум, возвращаясь через Тобольск из Даурской ссылки, пожелал видеть Крижанича. „Вот, мол, не я еретик, а он“. И что ж получилось? По началу Крижанич себя вел разумно. Пришел и спросил у Аввакума благословенье. А тот: „Не подходи! Скажи сначала, какой ты веры!“ На то Крижанич спокойно ответил, что о вере готов объясниться с архиереем, но не с Аввакумом, который сам подвергся сомнению в вере. Хорошо сказал! Но потом, как начал уж он, Крижанич, болтать после отъезда Аввакума, так прямо и слушать было тошно! „Глупцы, мол, они, монахи, не желающие стереть с себя плесень старинной дикости. Не от глупых ли безграмотных мужиков, не от глупых ли причин, ради того, что срачица переменена на саван, и поднялся на Руси раскол?“. Тут-то, в этих-то рассуждениях и показал Крижанич, что смотрит он поверху, не всегда вникая в суть. Причина раскольничьих бунтов, — хмурясь пояснил сыну Ульян Моисеевич, — в том же самом, в чем и причина войны Степана Разина, — в людодерстве великом, в том самом людодерстве, которое Крижанич правильно обличает. Ведь не зря мужики, казаки, стрелецкая беднота в церковные дела впутались. Не из-за срачицы, не из-за савана, не из-за буквы книжной! А чтоб насолить царю да боярам да патриарху Никону, который высшей предался власти и с людодерами стал заодно. То-то, сынок! Но об этом помалкивай!