«Как бы голову Тюремного тигра не прибили к тюремным воротам».
ХРАМ ДОБРОДЕТЕЛЬНОЙ СУПРУГИ
Случилось так, что постройка стены, продвигаясь вперед, достигла места, где из скалы бил родничок. Избыток воды, промыв себе русло, бежал отчаянной рэчонкой, плясавшей по камушкам и кружившейся вокруг обломков скалы. Сперва все обрадовались, пили пригоршнями, досыта, обливали друг друга водой, стекавшей по телу каплями, который блестели на солнце пятью цветами, ослепительно сверкающими.
Но радость была недолгой. Ходить за водой стало недалеко, но перегородить ее было невозможно. Быстрая речонка мгновенно уносила связки хвороста, песок и камни, которыми пытались ее заглушить, сотнями злых языков лизала большие камни, сброшенные в нее, и грозила в недолгий срок подмыть стену. Приходилось оставить в кладке отверстие для стока воды или строить дамбу и отводить русло так, чтобы речка текла не поперек, а вдоль стены. Об этом доложили Мын Тяню, и он ответил, что оставлять отверстие в стене нельзя, а надо строить дамбу, хотя бы пришлось уморить на этой постройке десять тысяч человек.
Слово Мын Тяня было крепче каменной скалы и неизменней вечного утеса. Рабочие, и без того в огромном числа погибавшие на стене, покорно приняли новую смертельную угрозу, и некоторые даже пошутили, что, умерев, они наконец как следует выспятся и что никакой надсмотрщик уж не подымет их бичом, сколько ни щелкай. Но солдаты подумали, что не попасть бы и им в это роковое число. Эта мысль им очень не понравилась. Их ремесло было охранять границы, надзирать за рабочими и погибать в сражениях с кочевниками, а не на постройке дамбы рядом с каторжниками и крестьянами. И они начали искать, как бы избежать беды.
Как-то вечером после работы Бань Си-лян, присев на корточки у самого родничка, предался мыслям о молодой жене и о том, что, возможно, она скоро придет и принесет ему узелок с домашней едой и чистую рубаху. Рядом с ним присел на траву солдат, широко раскинув ноги и ковыряя в зубах соломинкой. Этот грубый человек был непривычен к тишине, и ему скоро наскучило молчание. Тогда он снисходительно спросил:
— Как тебя зовут?
Вань Си-лян тотчас повернулся к нему и вежливо ответил:
— Моя фамилия Вань.
— Какой Вань? — быстро спросил солдат. — Не десягь тысяч?
— Вы угадали, — ответил Вань Си-лян. — Этот Вань пишется тем же знаком, как десять тысяч, и имеет то же значение.
— Пойти, что ли, поужинать? — небрежно сказал солдат, выплюнул в чистую воду разжеванную соломинку, встал, потянулся, зевнул и ушел.
Но, отойдя несколько шагов и скрывшись за выступом скалы, он бросился бежать.
— У родника сидит человек, которого зовут Десять тысяч! — крикнул он, прибежав к своим товарищам.
— Что с того? — лениво ответили ему. — Пусть сидит, если никому не мешает. Нет такого приказа, чтобы не сидели, когда рабочее время кончилось.
— Вы не понимаете, — пытался он объяснить свою мысль. — Он один человек, и он Десять тысяч. Крикни: «Десять тысяч!» — он сейчас же откликнется. А он один.
— А-а! — проговорил старший. — А ведь это верно. Человек, по имени Десять тысяч, не то же ли самое, что десять тысяч человек?
— Похоже, что так оно и есть, — согласились солдаты. — Похоже, что одно может заменить другое, — повторили они, переглядываясь.
Тотчас всей гурьбой поспешили они к источнику, где Вань Си-лян все еще сидел, задумчиво любуясь движением струй. Солдаты окружили его, он их не заметил.
— Вань! — крикнул старший солдат.
Вань Си-лян вскочил, и, словно это было сигналом, солдаты набросились на него, избили до смерти и сбросили труп в отверстие родника. В то же мгновение скала, из которой бил источник, треснула, раздвинулась и обрушилась. Вода перестала течь. Еще недолго речонка, всхлипывая, просачивалась в трещины русла, а затем исчезла, обнажив дно.
Как пораженные громом, солдаты стояли, не в силах двинуться, не смея отвести глаз. Вдруг один из них закричал и бросился бежать. Все остальные побежали за ним, толкаясь, сбивая друг друга с ног, закрывая руками головы, будто опасаясь, что вновь пронесутся мимо них уже упавшие обломки скалы.
Когда онд очутились в казарме и понемногу пришли в себя, один из солдат хмуро проговорил:
— Напрасно мы пролили эту кровь. И без того скала упала бы и источник иссяк. Мы поторопились.
— Дурак! — ответил старший. — А если бы она не упала?
— Упала бы, — повторил солдат. — Ее подточила вода. Не упала бы сегодня, упала бы завтра. Эта кровь на нас.
— Вы его не слушайте, — приказал старший. — Он дурак и трус. Велика беда — кровь крестьянина. Разве не видели мы крови? Это наше ремесло проливать кровь. Так уж лучше чужую, чем свою.
Никто ему не ответил. Потом кто-то притворно зевнул и сказал:
— Давайте метать кости. Скучно!
Но глиняные кости с красными зернышками-очками падали на пол с глухим стуком, будто комья земли, и их звук не радовал ухо. На другой день с утра на этом месте стали строить стену.
Дома молодая жеиа Вань Ся-ляна, У-и, за какую бы работу ни принялась, изнывала от смутной тоски. Она стояла у порога в луче солнца, прошивала длинной иглой тряпичную подметку для туфли, и ей казалось, что острие иглы вонзается ей в сердце. Она сидела на корточках у глиняного горшка, заменявшего ей очаг, подкладывала сухие листья и соломинки в отверстие топки, проделанное у самого дна, и чувствовала, как огонь, разгораясь, опаляет ей сердце. Она вытирала глаза. Тетушка Цзюй спрашивала:
— Ты плачешь?
У-и отвечала:
— Дым ест мне глаза!
Накормив обеих старых матерей и братишку-младенца ужином, она укладывала их спать.
Тетушка Цзюй лениво говорила, зевая:
— Что-то молодой муж давно не приходил на побывку!
А мать Вань Си-ляна отвечала ворчливо:
— Ведь он не на пирушку пошел, а работает на стене. Не вино пьет, а пот проливает. Когда сможет, придет.
Покончив с домашними делами, У-и взбиралась на высокий камень, высматривала мужа. Стена подымалась на гребни гор, уходила вдаль, черная на потускневшем небе. Сторожевые башни торчали, как зубцы на спине дракона, охраняющего покой Поднебесной. У подножия стены вилась дорога. Вот показался на ней человек. Ах, не тот у него стан и не та походка! Никого больше нет. Ночь.
Наконец она не выдержала и, отпросившись у матерей, сама пошла на стену. Всю дорогу, издали завидев встречного, спешила к нему, а подойдя ближе и увидев, что ошиблась, отворачивала лицо. Было еще светло, когда она дошла до места постройки и принялась искать мужа. Нигде его не было видно. У кого она ни спрашивала, никто не хотел ей ответить. Измученная дорогой, поисками и непонятным страхом, она присела под тенью стены. Сверху доносился шум постройки. У-и опустила голову и заплакала.
Вдруг она увидела, что камни в основании стены разошлись и в них проглядывает клочок синей ткани. Она потянула за уголок и узнала рукав куртки, которую сама вышила мужу. Долго неподвижно смотрела она на эту вышивку, сжимая в руке сырую ткань. Когда стемнело, она сняла и положила на землю браслеты с руки и цветы из волос. Распустила волосы, так что они закрыли ей лицо. Потом, нагнувшись к трещине, тихо заговорила:
Холодными пальцами она осторожно задвинула конец рукава обратно в трещину, смочила комок глины слезами, замазала щель, поднялась и пошла обратно. Когда она проходила мимо костра семьи Вань, Сяо-эр встал и пошел за ней следом. Так они шли всю ночь, У-и впереди, Сяо-эр за ней. Иногда вдруг она принималась рыдать в голос, иногда говорила слова, которые Сяо-эр не мог понять, потому что они были на циньском наречии, языке ее детства. На темной дороге она ни разу не споткнулась и не задела о камень, будто не женщина живая шла, а легкая тень проплывала.