— Стреляют… — прошептала пожилая женщина — та, у которой завтра уходил на фронт сын.
Плюхнулась в таз недостиранная рубашка. Невольно обернувшись, мы молча наблюдали за тем, как она, медленно набухая водой, осела на дно. От этого простого таза, казалось, невозможно было оторвать взгляд. Будто вместе с обычной женской домашней работой, так неожиданно прервавшейся, оборвалась та ниточка, которая связывала всех нас с прежней спокойной жизнью.
Ненужная же пышная мыльная пена пузырилась, лопалась и оседала. И всем нам вдруг стало понятно, что вернуться к прежней жизни можно, только пройдя через новую, очень трудную, властно и грозно громыхающую за стенами бани.
— Ой, Сережка-то у меня один! Что делать? Что делать?!
Этот горестный возглас заставил меня вспомнить, что я здесь старшая и необходимо что-то предпринять.
— Идите к своему Сереже. Сумеете — возвращайтесь, не сумеете — без вас справимся. Всем остальным взять сумки и быть наготове. Я сейчас вернусь, — сказала я. — Пойдем вместе, Катюша.
Мы выбежали на крыльцо. Близкая, оглушающая стрельба зенитных орудий, крики бегущих в панике полураздетых людей, плач детей оглушили и ошеломили нас.
Катюшу чуть не сбила с ног налетевшая на нее женщина. В руках у нее был ребенок, именно в руках: она держала его как сверток. Из скомканного одеяла торчала детская голова и рядом с ней нога.. Как только она ухитрилась его так завернуть? Ребенок пронзительно кричал. Сама женщина была в распахнувшемся халате, одна нога обута, другая босиком, забытая папильотка торчала в спутанных, круто завитых волосах. Мы послали женщину одеться, а сами хоть и неумело, но все же поаккуратнее перепеленали ребенка.
— Небось бумажки из волос успела раскрутить, а ребенка как следует не завернула, — с неприязнью сказала Катюша.
К нам подбежал мужчина в шляпе и красивом светлом костюме. Лицо искажено страхом, будто его свела судорога.
— Что такое? Что такое?! — кричал он, поворачивая при этом голову то ко мне, то к Катюше.
— Ничего особенного, — неожиданно спокойно ответила Катюша. — Обыкновенная воздушная тревога. Успокойтесь и идите в метро. (Мы были неподалеку от станции «Аэропорт».)
— Как так тревога? — вскипел мужчина. — Сволочи! Почему с вечера не предупредили?
— Идите, идите в метро, — отмахнулась Катюша.
— Сам он сволочь хорошая! — сказала я, заметив, как он добежал, расталкивая женщин.
Стрельба зениток усилилась, подхлестнув толпу на улице. Люди бежали, толкаясь, сбивая друг друга.
— Пойдем вниз, позвоним в райком. Надо же нам выяснить наши обязанности, — позвала я Катю.
Дежурный из РОККа сообщил, что тревога учебная, и поэтому ничего особенного не происходит, и что мы должны, обеспечив бесперебойную работу медпункта, «основными силами» выйти на улицу, направлять людей в метро и оказать помощь «в случае несчастного случая».
Где-то в темном ночном небе, освещаемом мечущимися лучами прожекторов, гудели самолеты, стрельба зенитных орудий и пулеметов то затихала, то возникала с новой силой. И хотя мы знали, что тревога учебная, все же было немножко жутко. Поток людей, бегущих к метро, не уменьшился, но в нем уже чувствовался некоторый порядок. То там, то здесь мелькали на руках такие же, как у нас, повязки: девушки-дружинницы и юноши из команд ПВО успокаивали людей, направляли их в убежища и в метро.
Под утро, возвращаясь к себе в баню после отбоя, мы услышали, как одна женщина сказала другой:
— Я сначала так испугалась, так растерялась, совсем голову потеряла. Спасибо, какие-то девочки надоумили идти в метро. Теперь, даже если и вправду будет налет, не испугаюсь.
— Вот видишь, — подтолкнула меня локтем Катюша, — мы все-таки не зря побегали.
Так впервые, на второй день после ее начала, в Москву заглянула война. Первая учебная тревога многому научила: в последующие дежурства во время тревог мы уже больше не сталкивались ни с такой паникой, ни с растерянностью.
Однажды мое отделение дежурило в детской инфекционной больнице. День мы просидели в приемном покое, а ночью, когда была объявлена тревога, помогали нянечкам и сестрам переносить больных детей в убежище.
Когда мы уже перенесли почти всех детей из скарлатинного «бокса», Катюша вдруг спросила меня:
— Ты болела скарлатиной?
— Да. А ты?
— Я нет.
— Так уходи немедленно отсюда и беги прямо в душ. Тебе сейчас никак нельзя болеть. Вдруг нас на фронт скоро пошлют? Как же тогда?
— Я не могу уйти. Здесь тот же боевой пост, как на фронте. Я комсомолка.