Была Надейка немногим старше Стахора, но казалось, годик еще, и весной - невеста. Сидит на возу строгая, важная. На шее густые нити мониста радугой переливаются, рубаха васильками да листочками вышита по самому тонкому полотну. Из-под цветистой плахты высунулись городские сапожки с подбитыми каблучками.
Впору сотнику или атаману какому заглядеться, а не то что...
Стахор скачет то справа, то слева. Горячит молодого жеребчика. На поясе гнутый турецкий кинжал, память от крестного Григория Жука, на голове казацкая шапка, а из-под шапки - чуб в завитушках. Не по летам хлопец строен, плечист, ловок. Выдюжил в настоящего казака.
А Надейка этого будто не замечала. Уж как старался хлопец покрутиться перед ее взглядом, как подбоченивался, - не смотрит дивчина. Не считает, видно, за настоящего взрослого воина. Эх, кабы случай был...
Молодухи смеялись:
- Бач, як Савулы сынок Наливайкову дочку пильнуе?
- Не иначе ему наказ такой даден.
- От, кого жалко, так наших дивчат... котора и хотела бы на молодца подывиться, а не може...
- Чому?
- Так вин от цей арбы на крок не видъезжае!
Вдруг Надейка сверкнула глазами из-под сведенных бровей.
- Хай бы яка подывилась! - сказала, по-бабьи сложив на груди руки. Берегла б тоди свои очи!
Стахор это слышал. Словно на высоких качелях подбросило хлопца. Сердце зашлось и упало. Видно, что б не сомлеть на глазах у дивчины, огрел жеребца плетью так, что тот свечой встал на дыбки.
Стахор отпустил повод, да еще раз плетью.
Засвистел ветер в ушах.
Казачки захохотали.
- Стах! Куда ты? На татара нарвешься... - крикнул отец. - А ну, кто с краю, верните-ка хлопца!
Где там вернуть? Разве догонишь?
Птицей несся конь над цветущим ковром. Заяц попробовал вперегонки отстал. Из-под копыт вылетел стрепет, и того оставил Стах позади. Перед глазами туман не туман - сладкое марево.
Далеко в стороне остался обоз, только несколько молодых казаков пригнулись к лукам седел и мчали наперерез, спеша завернуть Стахора.
А Стахор еще не хотел возвращаться, еще не было силы у молодого сейчас поглядеть на Надейку и не сгореть от закипевшей крови. Хотелось только петь во всю грудь, да не давал встречный ветер. Еще хотелось нежданного подвига.
Где вы, татары? Турки-бусурманы? Где вы, ляхи-паны? Мчит к вам Стах панам всем на страх!
И тут, из-за холма, навстречу выскочил всадник в пестром платье польского конника. За ним другой, третий...
- Ага! - закричал Стахор, не успев даже подумать, как ему с тремя справиться. - Вот вы, папы!
Повернул коня прямо на них, взмахнул плетью и... чуть не вылетел из седла.
- Стой, казаче!
Черноусый суровый гусар дернул Стахорова жеребца под уздцы. Стахор очнулся, схватился за рукоятку кинжала, но мелькнула над ним ременная петля, охлестнула поперек, прижав руки к бокам, и потянула на землю.
С коней прыгнули двое. Стахор вскочил на ноги и, нагнув голову, одного боднул так, что тот покатился на траву, обхватив живот и застонав. Другой навалился Стахору на плечи, хлопец резко присел и сильным рывком перебросил его через голову.
- От чертяка! - захохотал черноусый. - Здоровый, як бугай...
И потянул намотанный на руку конец аркана.
Стахор пошатнулся, но устоял. Первый, сбитый им гусар поднялся и, нещадно по-русски ругаясь, выхватил саблю.
- Гей! Гей! - закричали обозные казаки, доспевая и размахивая над головами клинками.
Гусары могли еще ускакать, бросив пленника или зарубив его одним ударом, но вместо этого черноусый поднялся на стременах и крикнул так, что, верно, слышно было в обозе:
- Стой! Матэри вашей ковынька, своих нэ пизналы?!
- Тю-у, - разочарованно протянул старший из прискакавших, - то ты, Юхим?
- А вже ж, - проворчал черноусый, - лэтышь, як скаженный.
- Так чего ж вы хлопца нашего полоните?
- Перэмет! - с презрением махнул на Стахора черноусый. - До реки бежав, а нас за панов признав. Дуже к панам спишался, аж голосыв...
- Да не перэмет, - засмеялись обозные, - то батьки Савулы сынок. Мабуть, жэрэбец понес. Так, хлопче?
Стахор молчал. Как он мог объяснить, что с ним было?
Черноусый скручивал аркан, продолжал ворчать:
- Жэрэбец не жэрэбец, а к реке зараз казаку путь зааминен!
- Що так?
- Ляхи за Сулой, - тихо сказал один из переодетых казаков.
- Не брешэшь?
- Вот те христ! - самого пана Струся бачив.
Так Стахор первый раз попал в плен... К Надейке.
ПОСЛЕДНИЙ ТАБОР
Дурную весть принесли лазутчики, проникшие в лагерь противника.
Польский полковник Струсь с большим отрядом наемников переправился через реку Сулу и начал заходить в тыл огромному, растянувшемуся по степи обозу казаков. Едва только передовые казацкие сотни подошли к Лубкам, как от городских окраин и стоящего на высокой горе замка Вишневецкого лавиной обрушились на них гусары. Поляки с боем захватили мост через реку, и разбитые казачьи сотни вынуждены были отойти от города верст на семь, в урочище Солонице.
Лобода словно только этого ждал. По его приказу стали стягивать в урочище обозы, и пока скакали гонцы, подгоняя отставших, пока собирали разбредшиеся сторожевые отряды и арбы с женами и детьми, коронное войско отрезало все пути отступления. Первых вскочивших в урочище польских гусар отбросили и под редким огнем ленивой перестрелки начали окапываться. Дальше идти было некуда. Решили обороняться.
Отаборились четырьмя рядами возов. Старики, жены и дети помогали казакам. Собирали камни, заваливали ими телеги, носили землю, копали. За полдня и следующую ночь вокруг табора вырос земляной вал, а перед валом глубокий ров. Несколько узких ворот с трех сторон прорезали земляной вал, и против каждых из них, отступя к середине, воздвигались деревянные срубы из неошкуренных бревен.
Батька Савула подгонял плотников, засучив рукава, сам рубил венцы и весело отшучивался, замахиваясь топором на жужжащих свинцовых шмелей. Срубы заполняли землей и на вершины их поднимали легкие пушки.
Утром, еще только солнце взошло, протрубили войсковой сбор. Усталые землекопы отложили лопаты, плотники опустили топоры, и на минуту в таборе наступила тишина.