Вдруг пушки умолкли. И только заиграла труба, призывая гусар ринуться в проломы местами разбитой огорожи, как в середине табора, над головным срубом, казаки подняли большой белый платок.
- Принимаем условия!
Пан Станислав Жолкевский ликовал. Он даже проявил рыцарское великодушие, отпустив казацких послов и обещав им не трогать жен и детей.
В эту минуту пан Станислав готов был согласиться на все, только бы схватить своей вельможной рукой горло проклятого Наливая да его презренного побратима, схизмата Савулу.
Долго они ускользали от прославленного польского гетмана и храброго рыцаря. Теперь сбылось!
Казаки приведут своих атаманов безоружными и крепко повязанными.
БЕССМЕРТИЕ
Казаки прощались с атаманами.
Вахмистр гетманского полка и трое гусар подъехали к воротам табора.
- Гей, вы! Гречкосеи! - крикнул вахмистр, привстав на стременах и сложив руки трубой. - Скоро вы, пся крев, Наливая своего повяжете? Час истек! Ясновельможный пан гетман велел торопиться!
Стоявшие в дозоре казаки могли, не целясь, свалить с коней и вахмистра и гусар... Не мало понадобилось сил, чтобы не вскинуть к плечу пищали.
- То, може быть, - не унимался горластый вахмистр, - вы доброго аркана не маете? Так пан гетман прислал подарунок!
Сильно размахнувшись, он метнул за огорожу двое железных наручников.
Лязгая, цепи покатились по утоптанной земле, под ноги сторожевым казакам. Гусары с хохотом повернули от ворот. Никто не нагнулся, никто не поднял кандалы.
Северин оглянулся на подошедшего Кремпского, спросил:
- Все готово?
- Готово, пан гетман, - ответил Кремпский, подчеркнув свое уважение и готовность слушаться Наливайко.
- Теперь свяжите нас, хлопцы... поясами своими, - приказал Северин и заложил руки за спину.
- Верно, - весело поддержал его Савула, - вяжите, а то не утерпим, захочется размахнуться, а голым кулаком много ли шляхты намолотишь?
Шутка славного батьки уже никого не развеселила.
Была минута последнего расставания. В последний раз обнялся Савула с сыном Стахором, погладил еще свободной рукой его, как у отца, курчавую голову.
- Прости меня, Стах, коли обидел когда... Может, даст тебе бог и добрые люди...
Отвернулся, скрипнув зубами, неожиданно резко, даже зло прохрипел в сторону реестровых:
- Ну, вяжите... давно того дожидаетесь!
Стоявший впереди других, по глаза заросший темным волосом казак невесело ухмыльнулся и начал было снимать с себя пояс. Его остановил пожилой хмурый сосед.
- Нэ будьмо вязать, - с трудом выговорил он, глядя в землю, - хай так идуть!
- Вяжите! - приказал Северин. Это был голос гетмана. Твердый и властный. Сразу несколько рук потянулись к поясам. Первыми стали вязать двух сотников, стоявших позади Наливайко. Потом, держа в руках скрученный пояс, полуголый реестровик шагнул за спину Савулы.
Стахор встрепенулся.
Значит, все-таки это правда? Свяжут и уведут?..
Он бросился на полуголого казака, вцепился в пояс.
- Не дам! Татку не дам!
- Пусти, сынок, - дрогнувшим голосом попросил Савула.
- Не дам!
Мальчик дрожал, как в лихорадке, побелевшими пальцами он тянул к себе пояс. Глаза стали огромные, дикие, он метался взглядом с одного лица на другое, но люди отворачивались от него.
- Пусти, сынок, - снова попросил отец и шепнул в сторону: - Заберите, уведите его!
Стахора окружили. Кто-то крепко обнял за плечи, силой повел. Стахор упирался, не выпуская скрученного пояса, кричал:
- Татку не дам! - но уже не видел, как связали руки Савуле, как быстро повели его, а за ним Северина. Слышал только, как заголосили женщины. Их слезное причитание было последней песней, услышанной веселым батькой Савулой и гетманом Наливайко.
Открыли ворота.
Как сорвавшиеся со сворок борзые, ринулись шляхтичи к добыче, но казаки ощетинили пиками связанных атаманов, потребовали освободить дорогу к шатру польного гетмана.
Грозя саблями и осыпая насмешками казацких старшин, шляхтичи расступились.
Однако едва Савула и Наливайко миновали ров и начали подниматься на холм, на котором ждал их в торжественной позе гетман Жолкевский со свитой, как десятки защищенных латами рук потянулись к несчастным.
Взметнулись нагайки, кулаки...
Сбивая друг друга, толпа жадных наемников бросилась на безоружных, связанных пленников. Со всех сторон к гетманскому шатру бежали жолнеры и командиры. Они спешили, желая близко увидеть, а может, посчастливится, и ударить тех самых казацких главарей, одни имена которых повергли в ужас высокородную шляхту.
Крики, ругань, рукопашные стычки между своими сломали военный порядок польского войска.
Побледнев от волнения, потрясая кулаками, Станислав Жолкевский в бешенстве выл:
- Живыми! Наливая, пся крев, не убивайте! Не трогайте Наливая, живым его...
Свита польного гетмана пробивалась к пленникам, отгоняя жолнеров ножнами сабель и кулаками. И вдруг Наливайко сам вырвался им навстречу. В два прыжка он оказался возле шатра, лицом к лицу с паном Жолкевским. Тот отпрянул и выхватил корабелю. Но Северин не собирался вступать с гетманом в поединок. Его лицо было в крови, на теле лоскутья одежды, глаза горели какой-то звериной радостью.
Он повернулся спиной к Жолкевскому и взметнул вверх руки с болтающимися обрывками казацкого пояса. С вершины холма ему хорошо было видно то, что происходило в таборе и чего пока еще не видели, отвлеченные кулачным боем казацких старшин, польские командиры.
Северин хотел крикнуть так, чтобы его услышали в таборе. Но тут навалилось на него с десяток гусар.
Все продолжалось недолго. Неожиданно порвавшие путы казаки, не успев "намолотить шляхты", были смяты. Двух сотников посекли саблями. Изранили, истоптали Савулу. Трудно было понять, кто из старшин был еще жив, но их последний бой спас многих.
Как и рассчитывали Северин и Савула, коронные регментарии и их жолнеры, дождавшись казацких главарей, на какое-то время забыли об оставшихся в таборе.
Едва только у подножья холма началась свалка и многие жолнеры, покинув боевые места, побежали, торопясь не опоздать к развязке, Кремпский велел открыть крайние, возле гнилого болота, запасные ворота.