Тяжелая дверь верхнего зала вдруг распахнулась, и вслед за испуганно вбежавшим слугой на пороге перед шляхетными панами-гостями появился Савва. Все остановилось, застыло
и ксендз с поднятой Агнессой-Барбарой...
и раскрывшие рты певчие-мальчики...
и пан Владислав, опустившийся на левое колено...
и кровь в жилах нарядных шляхтянок, съехавшихся на торжество...
В дубовой раме резных дверей, освещенный колеблющимся пламенем свечей в парадных шандалах, сжимая в сильной руке топор, стоял Савва. Нагнув курчавую голову, сдвинув белые, выгоревшие брови, с недоброй улыбкой на обожженном солнцем лице, он глядел на собравшихся в зале. Это длилось мгновенье... Первым пришел в себя пан Владислав. Вскочив на ноги, он прохрипел:
- Ты... хлоп... - и двинулся к двери.
- Я, ваша милость, - твердо ответил Савва и шагнул навстречу храброму пану.
За спиной Саввы показались оборванные, с горящими глазами односельчане. Вперед всех выскочил Григорий Жук.
- На колени! - собрав всю силу власти, крикнул пан Владислав. - На колени, быдло!
К нему на помощь поспешил ксендз Эдуард.
- Падай до ног! - закричал он, сунув кому-то в руки Агнессу-Барбару и схватив, как оружие, большой медный крест. - Пред свентым крыжем... Целуй пану руки!
Он взмахнул тяжелым крестом, но Григорий вырвал крест из его рук. Сказал звонко, насмешливо:
- Поцелуй меня в зад, пане ксендже, бо я на спаса мед ел! - и повернувшись к своим, крикнул: - А ну, хлопцы, поговорите с панами, щоб нэ мишалы христинам... и панихиде.
В зал медленно и грозно шагнул Микола.
Визг, ругань, грохот падающих тел и тяжелых кресел, вопли о помощи, звон стекла раскатились под сводами старого замка, сливаясь в один густой и тревожный гул...
"...и был того часу вельми великий гром и ливень, и не мог он затушить огня, что поднялся над всем маентком и замком. А был тот ливень, как священная купель крещенному в час великого гнева и битвы младенцу Стахору.
Было смятение, стон и крик сильный. Многое погибло в огне, но людей не погибло.
Пожар тот всю темную ночь был ярким факелом на дороге.
Шел по дороге Савва на Московскую землю к восточному царю, под его высокую руку.
Под худым армячишком нес сына. Дождь лил на него, и ветры его обвевали, да согревало горячее батьково сердце.
Где на постой становился Савва с сыном Стахором, находил женщину, отдавал ей младенца, и та прикладывала к персям своим, как родного. Пришел на русскую сторону и там нашел сыну мать. Но царя не нашел. Волею божией преставился Иоан, а царицу с наследником бояре из Москвы отправили в Углич. Дошел Савва с сыном до града Углича и стомился вельми и стал там.
От многих матерей испил малый Стах, оттого вырос хлопцем, что не было ровни ему за многие лета.
И такое у него было доброе сердце, что не мог он глядеть на горе братьев своих, которых было во множестве".
Год девятый
КАК СТАХОР ЦАРЕВИЧА ПОБЕДИЛ
Где бродил Савва с сыном до того, как попал в город Углич, неизвестно. Видно, путь был хотя и долгим, да не стоил того, чтобы сделал о нем свою запись чернец Иннокентий. А в городе Угличе приключилось со Стахором и Саввой событие, о котором рассказать надобно непременно. Там Стахор царевича победил.
Вот как это было.
В ту пору стать на жительство в Угличе было просто и бродяге и беглому. С приездом вдовой царицы Марии Нагой в городе набирали холопов, не спрашивая, за кем раньше они были записаны или у кого в должниках числились. Братья царицы Михаил и Афанасий искали людей смелых, отчаянных. Укрепляли свой двор, а может, и о войске подумывали.
Савва нанялся в Угличе плотничать и жил в доме пономаря Спасской церкви Федора Афанасьева, разжалованного попа, прозванного за голый вытянутый череп - Огурцом. И Спасская церковь и дом пономаря стояли рядом с большим деревянным дворцом царицы Марии. Не раз притаившись где-нибудь в уголке, Стахор глядел сквозь щели ограды на непонятную для него жизнь и забавы царевича. У Стахора не было товарищей в этом городе, а хотелось и порезвиться, и стрижей на колокольнях половить, и померяться с кем-нибудь силой. Иной раз казалось, взять бы да запросто перемахнуть через ограду, подойти к царевичу и его дружкам, да и сказать:
- Ну-тка, попробуем, кто кого на спинку положит?
И, бывало, только о том Стахор подумает, - тут как тут Огурец. Хвать его за ухо и оттянет от ограды.
- Не суй рыло, пока не прищемило! - зашипит пономарь, дыша в лицо хлопцу пивным перегаром и чесноком... - Коли не вышел родом, стой за огородом. Учил бы лучше молитвы!
А зачем было Стахору молитвы учить, когда и так от них тесно в городе. Как почнут с утра в воскресенье бога молить все полтораста церквей, три собора да двенадцать монастырей, так от звону в ушах дня на три будто паклей заложено, и по всем улицам, вплоть до самого выгона, ладаном и воском пахнет - не продохнуть.
Одна утеха - Волга-река.
Случалось, что и от реки его прогоняли, когда бояре купаться ходили или царевичу устраивали катание на плоту.
И все же довелось Стахору с царевичем поиграть.
Незадолго перед своим страшным днем затеял Дмитрий "собрать боярскую думу". Надел на сверстников бумажные горлатные шапки, прицепил им пеньковые бороды и раздал деревянные сабельки. Всех назвал знатными именами: были тут и Романовы, и Шуйские, и Бельские.
- А кто ж наибольший боярин, Годунов? - смеясь, спросила кормилица.
Дмитрий поморщился. Быстрым оком окинул товарищей. Годуновым быть некому. Тут приставленный для присмотра за царевичем дьяк Михаил Битяговский заметил присевшего за оградой Стахора, указал на него.
- Энтот вроде бы подошел... худородный.
Царевич обрадовался:
- Худородный и есть. Эй! Поди-ка сюда!
Стахору надо бы бежать, но, как на грех, опять Огурец тут как тут. Взял за плечо и ласково так в воротца втолкнул.
- Иди, сынок, потешь царевича.
Нарядили Стахора. И откуда взялось такое? Получился из худородного хлопца будто в самом деле наибольший боярин. На голову выше других, крепче телом, а в осанке так важен, что даже вечно злой и сварливый дьяк Битяговский пробурчал с одобрением: