— Лес горит! Зажигалки?
— Наверное. Вот что, Вадик. Я побегу в роту, я быстрей добегу, а ты здесь… Понял?
— Так точно, — сказал Вадик.
Когда, задыхаясь, я выскочил на дорогу, по ней уже бежали юнги. В тельняшках, с лопатами.
Вот и наши радисты.
— А Василевский где? — остановился Воронов.
— У шлюпок. Там безопасно. Горит на западном берегу, я видел.
— «Безопасно… Видел…» А ветер какой! Юго-западный, зюйд-вест, черт подери, соображать надо! Огонь туда и пойдет. Бегом на место!..
— Есть.
— Стой! — крикнул старшина. — Бери лопату у баталерки и давай вместе со всеми, а туда я других пошлю.
Мы выбежали на поляну.
Когда, задыхаясь, я выскочил на дорогу, по ней уже бежали юнги.
— Здесь копать! — приказал Воронов. — Цепью становись. Быстро!
Цепь пересекла поляну почти посередине. А метрах в пятидесяти от нас горел лес.
Земля поддавалась туго — пружинила. Сверху — густая трава, снизу — галька. Я копал, видел мелькающую лопату, дерн, комья земли. Отшвыривая их, разгибался, поднимал голову…
Неподалеку, прямо передо мной, стояла сосна. Она стояла отдельно от леса, будто вышла на поляну показаться — вот я какая! Прямая, выстреленная к небу как мачта. За нею все полыхало, чернело, падало.
Она стояла. А жара становилась невыносимой, воздух — таким горячим, что боязно было вдыхать его всей грудью. Я копал и косился — стоит моя сосна! Подумал, поверил: «не загорится», и тут же увидел, как ее снизу охватило кольцо пламени; оно кинулось вверх по стволу — все быстрее, стремительней, и вдруг жарко — вся разом — вспыхнула крона.
Я кричал что-то, задыхался, плакал — от дыма. И видел блестящую лопату, комья земли. И кольца пламени на сосновых стволах. И пороховые кроны.
Сосны погибали, как живые.
— Пожар погасим — на трое суток посажу! — закричал на кого-то Воронов. — Черенок сломал! На кой черт ты здесь нужен без лопаты? Трое суток, ясно?
Мне не разглядеть было, кто там сломал черенок, а жаль, — я бы ему тоже сказал пару слов. Копать не научился, сачок несчастный… А ветер — зюйд-вест, и огонь идет на школу. Не на лес — на нашу школу был налет. Огонь идет, чтобы сожрать наши кубрики, все, что мы построили. Огню надо дорогу пересечь, а какой-то обормот сломал лопату!..
Поляну пересек ров, глубокий, как окоп полного профиля, только шире. Теперь огню здесь не пройти. А слева, справа?..
Мы опять бежали, продирались через кусты, дым, гарь на новое место. Снова копали.
— Полундра, сзади горит!..
Огонь был опытным врагом. Наступал, не давал нам передышки. На этот раз он ударил по нашему флангу и кинулся в обход.
— За мной! — крикнул Воронов.
Стало так дымно — совсем ничего нельзя было разглядеть, и я споткнулся, упал, а через меня, больно стукнув мне по скуле ботинком, перелетел кто-то и шлепнулся впереди.
Встал, ругаясь:
— Предупреждал бы, что ложишься!
Я узнал голос Сахарова.
Дым на минуту рассеялся, и он увидел меня:
— Что с ногой? Идти можешь?
Я здорово ударился — так, что сразу и встать не смог, а Сахаров уже подставлял плечо:
— Ну-ка, хватайся. Давай руку! — И смотрел на меня тревожно — Больно? Подняться сможешь? Давай понесу!
— Дай-ка лопату, — сказал я, потирая скулу. — На кой черт мы здесь без лопат?
Горело, трещало, шипело вокруг. Мы как-то вдруг сразу остались одни. Где остальные ребята?
Он подал мне лопату. Я оперся на нее, попробовал встать. Ничего. Больно, но идти можно.
— Знаешь, я сам…
Он вздохнул разочарованно.
— Хотя нет, — сказал я, — не смогу. Думал, что смогу, но я ее вывихнул, кажется.
Если ты…
— «Смогу, не смогу»!.. — заорал он. — Лезь на спину ко мне, ну? Герой! Сжаришься тут с тобой!
Он, кажется, радовался.
Ладно. Я взгромоздился ему на спину и покрепче обхватил за шею, с удовольствием чувствуя, как он зашатался, расставляя ноги. Сахаров шагнул раз, другой… пятый…
— Стой!
Он остановился.
Я разжал руки, встал рядом. Потом прошел вперед шага три и обернулся:
— Можешь дать мне по морде. Имеешь полное право…
Видишь — сам могу идти.
Сразу мог.
Подло я себя чувствовал.
Сахаров молча обошел меня и двинулся дальше. Я — за ним.
Больше не разговаривали. Пока искали своих, я все думал: год живешь с человеком в одном кубрике и считаешь — понял его, знаешь, как свои пять пальцев, а потом вдруг оказывается, что ничего ты не понимал…